– Ты проиграл, ибо моим учителем был великий геймер.
– И не забудь ей сказать про сосцы!
– Киса, хоть ты и дура, но я тебя все равно люблю.
– Я не тупая, я актриса.
– А можно в интернете узреть, как моются прекрасные девы?
– А что это за птица так чудесно поет?
– Да это сигнализация.
– Але!
– Че але! Ты сам але!
– О прекрасная! Твое тело гибкое, словно дикая серна. Кожа нежная, как голубка. Волосы твои как дивные водопады. Сосцы твои...
– Так, Хоттабыч, на сосцах давай остановимся.
– Я тебе еще не то расскажу, женщина.
– В каждой клетке тела отражается душа.
– Где?
– Где-где, в генетическом коде.
– Да, я не могу убивать. Но в этом мире можно быть только файлом, и я тебя просто сотру.
– Живешь тут как бомж! Даже чай в кастрюльке завариваешь!!!
– Но эта девушка оказалась такой сволочью, что я тебе даже рассказывать не буду.
– Пользуйся презервативом, чувак, если не хочешь, чтоб она отложила яйца!
– Японский магнитофон, как сильно изменился мир.
– Баба Яга? Это кто такая? У тебя с ней был секс?
– Все началось со взлома. Потому что взлом-это круто. Вообще, за взломы должны давать Нобелевские премии. Но законы несовершенны, и за такие вещи дают срок.
– Да за такие бабки мог бы и джин быть в комплекте.
– Даа, я знала, что в России все не так, как у нас, но не думала, что настолько.
– Давай знаешь че: не ковер, а линолеум-самолет сделаем. Легко моется, моль не съест...
– Думаешь, мне интересно смотреть, как вы спариваетесь? Огромные уродливые бескрылые создания.
– Значит, полгода вы рубились с ней по сети в компьютерные игрушки, и все это время ты утверждал, что у тебя есть девушка.
– Ишь, расплодились!
– Как ты можешь быть лохом, если у тебя столько денег?
– Качественный папирус.
– Ладно, теперь ты знаешь русский.
– Напитки: чай, кофе...
– [в пол-тона] Никогда ты не выйдешь замуж, никогда.
– Что?
– Чай без сахара, пожалуйста.
– Не думай за других. Проси для себя.
– Неустранимая ошибка по адресу "Лена".
– Никогда ты не сможешь поднимать взглядом стаканы, понял?
– Никогда, никогда ты не будешь свободным. Скоро я соберу всех дижннов вместе, и наступит величайший, всемирный облом.
– О, а это я сам. Гена Рыжов, в раритетных наушниках 1976 года.
– О, позор моим сединам.
– Подожду до 18. Зато мне целых 6 лет никто не будет трахать мозги.
– Скажи мне, что ты курил, и я скажу, кто ты.
– Скажи, это ты взломал сервер майкрософта?
– Соединение с объектом "Лена" будет прервано через 3 секунд, 2 секунд, 1 секунд.
– Странные у вас деревья. Здравствуй, дерево!..... Молчит, здороваться не хочет.
– Фигня, фигня, фигня, отстой, отстой, отстой... (при виде лейки) О! А это что за чайник? Многоструйный, что ли? (дальше ищет) Фигня, фигня, фигня, дорого, дорого, дорого...
– Хакер, сервер... Бред какой-то...
– Хрен знает скока-лион.
– Что, дети мои, может пивка?
– ... И зачем я стал человеком? Люди-самые несчастные существа.
– А со вчерашнего дня-Могилев-Подольский онлайн. Уже оффлайн.
– А хочешь, я твоего комсомольца так заколдую, что он об одном тебе писать будет?
– Вот так вот. Вроде взрослые люди, а мозгов нет. В наше время вообще трудно взрослеть.
– Все началось с чайника.
– Да у меня этих документов горы.
– Если вы не снимете с него все обвинения, я [поток брани на английском, перевод:] буду жаловаться в центральные органы!
– Значит, она со всеми так?
– Кто?
– Киса. Проститутка.
– Не расстраивайся. Хочешь, я тебе целый гарем таких напрограммирую?
– И тогда такое начнется... Короче, величайший всемирный облом.
– Когда я ее увидел, сердце мое запело. Причем запело оно на английском языке.
– Ку-ку. Ну так кто тут старый идиот и кто кого обломал?
– Куплю себе домик, и заживем мы там с моей кисой. Будем сидеть на берегу моря и слушать, как поет сигнализация.
– Моль тоже живая. Тем более я обещал ей норковую шубу.
– Ты обещал шубу для моли?! Какой ты добрый!
– Наконец-то я нашел человека, который это ценит.
– Ну ладно, еще увидимся. Про сосцы не забудь сказать.
1. Краткая беседа Суламиты с иерусалимскими женщинами. 2–10a. Соломон еще раз восторженно превозносит похвалами свою возлюбленную. 10б-14. Суламита твердо, без всяких колебаний, исповедует свою искреннюю любовь к другу своему и свою безраздельную привязанность ему.
. «Оглянись, оглянись, Суламита! оглянись, оглянись, – и мы посмотрим на тебя».
Что вам смотреть на Суламиту, как на хоровод Манаимский?
В этом стихе и только здесь невеста книги Песни Песней названа по месту своего рождения Суламита, LXX: Σουναμιτις – nomen gentilicum от имени Сунем евр. Шунем или Сонам – города в Иссахаровом колене (; ; ), родины Ависаги () и женщины благотворительницы прор. Елисея (); теперь селение Солом к сев. от Зерын (Иезреель), Onomast. 690.
Этим именем называют невесту женщины иерусалимские, выражая, вероятно, оттенок восхищения ее красотою. В ответ им Суламита скромно в виде взаимного вопроса, смысл которого таков: «стоит ли такого внимания скромная деревенская девушка, жительница незнатной Галилеи? она ведь не есть что-либо достопримечательное вроде, напр., хоровода Манаимского». Манаим или Маханаим – город на восточной стороне Иордана в колене Гадовом (; и др.), его отождествляют с развалинами Махнех к северу от Иавоrа (Onomast. 668). Названием своим местность эта была обязана имевшему некогда здесь место чудесному явлению – виденному патриархом Иаковом ополчению Ангелов ((). См. у проф. свящ. А. Глаголева. Ветхозаветное библейское учение об Ангелах. Киев. 1900, с 206, 210). LXX, Vulg. слав. дают нарицательное значение рассматриваемому слову: Σουναμιτις , chori castrorum, лики полков. Смысл сравнения не вполне ясен: сведений о хороводах Маханаима мы не имеем. Заслуживает лишь полного внимания мнение (О. Цекклера и др.), усматривающее здесь историческое воспоминание об упомянутом уже небесном ангельском ополчении, явившемся Иакову при возвращении его из Месопотамии ().
. О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая! Округление бедр твоих, как ожерелье, дело рук искусного художника;
. живот твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями;:
. два сосца твои – как два козленка, двойни серны;
. шея твоя – как столп из слоновой кости; глаза твои – озерки Есевонские, что у ворот Батраббима; нос твой – башня Ливанская, обращенная к Дамаску;
. голова твоя на тебе, как Кармил, и волосы на голове твоей, как пурпур; царь увлечен твоими кудрями.
. Как ты прекрасна, как привлекательна, возлюбленная, твоею миловидностью!
. Этот стан твой похож на пальму, и груди твои на виноградные кисти.
. Подумал я: влез бы я на пальму, ухватился бы за ветви ее; и груди твои были бы вместо кистей винограда, и запах от ноздрей твоих, как от яблоков;
. уста твои – как отличное вино.
Данное здесь изображение красот невесты в общем напоминает два прежних описания ее: . Но отличается от них преобладающим чувственным характером (описание начинается снизу – с ног и бедер); при обилии здесь самых смелых сравнений в чисто восточном духе (ст. 2–6), реализм картины достигает высшей степени и даже переходит всякую меру (ст. 9). Ст. 3–4, сн. . В ст. 5 Есевон и Батраббим – синонимы. Именем Есевона (; и др. Onomast 454) называлась столица Аммореев, а затем моавитян, при И. Навине назначенная в удел колену Гадову (), теперь Хесбан к юго-западу от Амман. Батраббим (у Кенник. код. 77) или Бат-раббим, у LXX: θνγατρος πολλων , слав., «дщерей многих» , Vulg: filiae multitu dinis, указывает на большую населенность Есевона. Дамаск – главный город Сирии (), завоеванный Давидом (), теперь Димашк-еш-Шам (Onomast. 378).
По объяснению проф. Олесницкого, рассматриваемая глава и вообще отдел – представляет «осеннюю песнь обетованной земли, теперь переполненной вполне уже созревшими плодами и политически окрепшей (годовым сезонам противостоят здесь периоды истории евреев, как это признают Таргум и Мидраш). Палестина покрыта стадами коз так густо, как голова человека волосами; ее созревшие гранатовые яблоки рдеют как девичьи ланиты; ее точила полны готового лучшего вина и проч. Особенно здесь выставляется на вид сопоставление невесты с пальмою, с ее осенними плодами, чего в предшествующих песнях мы не замечали… При этом естественном богатстве и величии, Палестина сильна политически: на ней красуются прекрасные и сильные города, напр.: Иерусалим, Тирца, Дамасская крепость, ее бранные полки выступают стройно, подобно хороводам ( по LXX). Образ плодовитой пальмы, служащий показателем богатства созревших земных плодов, обозначает вместе с тем высокое значение Палестины, как политической единицы; в таком значении фигурирует пальма между изображениями иерусалимского храма» (с. 376–377).
. Мандрагоры уже пустили благовоние, и у дверей наших всякие превосходные плоды, новые и старые: это сберегла я для тебя, мой возлюбленный!
В ответ на пышные и частию неумеренные похвалы совершенствам невесты, она спешно и порывисто заявляет, что она со всеми своими достоинствами и совершенствами всецело принадлежит другу своему (ст. 10б-11), которого она теперь настойчиво зовет на лоно природы, чтобы насладиться ее красотами и произведениями (ст. 12–14). При этом благовоние, разливаемое в саду мандрагорами – этими «яблоками любви», – символизирует силу и жизненность ее любви к своему другу (ст. 14а), а ее мудрая заботливость о нем и житейская ее опытность свидетельствуются обилием и разнообразием сбереженных ею для него прекрасных плодов (14б). Мандрагоры, евр. дудаим , – известное на древнем и современном востоке растение Atropa Mandragora или Mandragora vernalis из породы Белладонны, с небольшими бледно-зелеными и красноватыми цветками на стволе величиною до 1 метра; в мае или июне на нем появляются маленькие желтые, сильно пахнущие яблоки, которые, по свидетельству Плиния, у арабов употреблялись в пищу, хотя и производили снотворное действие. Древний и новый восток, классическая древность и все средние века да новейших времен приписывали мандрагорам чародейную силу искусственного возбуждения половой любви и также оплодотворения бесплодных дотоле супружеств. Это верование служит основанием рассказа . В устах же невинной Суламиты это упоминание о мандрагорах (как вместе и о плодах) есть простой символ истинной любви, силу которой она затем () неподражаемо изображает.
«О прекрасная! Твое тело гибкое, словно дикая серна. Кожа нежная, как голубка. Волосы твои как дивные водопады. Сосцы твои…»
(из фильма «Хоттабыч»)
Один великий русский поэт писал: «Есть женщины в русских селеньях…»
В общем, женщины в русских селеньях, а также в посёлках городского типа и даже в крупных городах есть самые разные. Но все женщины хотя бы однажды знакомились с мужчинами. И наоборот.
Согласитесь, это разумное статистическое предположение. Иначе не было бы столько статей, мастер-классов, тренингов (даже за деньги) о науке знакомства. Но обычно все эти материалы рассказывают нам о том, как всё-таки надо знакомиться с девушкой.
Вместо вводной части или как я получила проклятие
Когда вашей покорной слуге было 14 лет, она, то есть я влюбилась в одного мальчика из дворовой компании. У мальчика были ясные очи и тонкий стан, и что-то там ещё, что особенно важно девицам в этом возрасте. И в девичьей головке созрел план: написать любовную записку и тем самым признаться в своих пылких чувствах. Хорошо, что я решила это сделать анонимно. Сейчас вы узнаете, почему.
Надо сказать, что в тот нелёгкий для меня период я увлекалась тяжёлой и мрачной музыкой. Чем тяжелее и мрачнее, тем лучше. И в качестве любовного послания решила я перевести с английского языка песню одной «блэкмитольной» группы.
Там были следующие строки:
Кричи, не кричи – никто не услышит,
В этих подвалах живут только крысы.
Они своими зубами насквозь
Прокусят твою ещё тёплую плоть
(УК РФ, Ст. 119 – Угроза убийством или причинение тяжкого вреда)
Эту записку я надушила мамиными духами и подкинула в почтовый ящик бедного мальчика. И стала активно улыбаться ему, намекая, что, дескать, я знаю, что ты, красавчик, получил эту записку и наверняка тоже воспылал страстью и желанием быть со мной вечно и во веки веков.
Но я так и не призналась мальчонке. И правильно сделала. Вряд ли родители моего объекта вожделения среагировали бы адекватно и без полиции на такую романтику.
После этого случая (видимо, карма – не дремлет), в мою жизнь постоянно попадают странные мужчины, которые пытаются познакомиться и пообщаться весьма оригинальными способами.
Предлагаем ТОП-10 странных знакомств, диалогов и сценариев общения с противоположным полом.
1. Большая неформальная вечеринка на природе. Я с дредами, сижу на травке и любуюсь солнышком.
Ко мне подваливает нечто в два раза меня младше и приносит арбуз. При мне выжирает половину, наливает туда бутылку вермута:
«Вот подношение для моей дредастой богини. Я вокалист в группе… Приходи на репетицию, приняв сей скромный дар».
2. Один мужчина, узнав, что у меня болит горло, загадочно улыбнулся и подмигнув мне, радостно сообщил:
«У меня есть в штанах штучка, если её засунуть в горлышко, то боль как рукой снимет».
3. Другой парень встретился на концерте. Поймал после него, схватил за руку и сказал:
«У тебя сегодня удачный день: у меня есть 30 тысяч на карте, и я предлагаю пропить их в ближайшем баре».
4. Ещё один с момента знакомства по сети каждое утро присылал мне фотографию себя на толчке и обязательно в костюме-тройке. По его словам, чтобы я чувствовала, что он солидный мужчина и с серьёзными намерениями.
5. На железнодорожной станции в Германии меня пытался склеить трансвестит комплиментами про мои туфли. Туфли были не мои – одолжила у подруги. Поэтому и не прокатил комплимент.
6. Однажды я пошла в кино с мальчиком с Двача. Он сказал, что кино про Дэвида Боуи, он не знает, кто это такой, но наверняка не из дотки, и поэтому будет кидаться попкорном. Его выгнали из зала, и свидание закончилось.
7. Один чувак начал со мной диалог со слов:
«Привет, ты когда-нибудь смотрела порно с подругами?»
Ребят, возьмите на заметку, вдруг работает. Подставить можно всё, что угодно. Например: «Добрый вечерочек, любите порно с карликами?» или «Хорошая погодка. Задница не вспотела?»
8. На одной вечеринке один еврейский паренёк нежно прошептал на ушко:
«Привет, девочка. Хочешь скажу тебе своё еврейское имя?»
9. Один мужик гулял со мной по торговому центру и, чтобы впечатлить леди, сказал, что ему срочно нужна самая огромная плазма потому, что он хочет напиться, посмотреть на ней «Короля Льва» и поплакать.
10. Однажды мужик привёл меня поесть суши, два часа рассказывал, как любит бывшую жену, потом как любит её собаку, потом – как их новорождённого ребёнка и их уютный домик на берегу, потом много и сопливо плакал, а под конец, когда я сказала, что не буду платить за себя, поработав столько времени психотерапевтом, кинул суши в рюкзак и ушёл.
Надеемся, прекрасный весенний колорит этой статьи сподвигнет на новые свершения и подвиги.
И помните, не бойтесь показаться смешными – вы ведь можете оказаться в чьём-то блокнотике. Разве вы не желаете славы, возможно, посмертной?
(УК РФ, Статья 119 – Угроза убийством или причинение тяжкого вреда)
Маша Кошкина
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter .
Вечером пошла Суламифь в старый город, туда, где длинными рядами тянулись лавки менял, ростовщиков и торговцев благовонными снадобьями. Там продала она ювелиру за три драхмы и один динарий свою единственную драгоценность — праздничные серьги, серебряные, кольцами, с золотой звездочкой каждая. Потом она зашла к продавцу благовоний. В глубокой, темной каменной нише, среди банок с серой аравийской амброй, пакетов с ливанским ладаном, пучков ароматических трав и склянок с маслами — сидел, поджав под себя ноги и щуря ленивые глаза, неподвижный, сам весь благоухающий, старый, жирный, сморщенный скопец-египтянин. Он осторожно отсчитал из финикийской склянки в маленький глиняный флакончик ровно столько капель мирры, сколько было динариев во всех деньгах Суламифи, и когда он окончил это дело, то сказал, подбирая пробкой остаток масла вокруг горлышка и лукаво смеясь: — Смуглая девушка, прекрасная девушка! Когда сегодня твой милый поцелует тебя между грудей и скажет: «Как хорошо пахнет твое тело, о моя возлюбленная!» — ты вспомни обо мне в этот миг. Я перелил тебе три лишние капли. И вот, когда наступила ночь и луна поднялась над Силоамом, перемешав синюю белизну его домов с черной синевой теней и с матовой зеленью деревьев, встала Суламифь с своего бедного ложа из козьей шерсти и прислушалась. Все было тихо в доме. Сестра ровно дышала у стены, на полу. Только снаружи, в придорожных кустах, сухо и страстно кричали цикады, и кровь толчками шумела в ушах. Решетка окна, вырисованная лунным светом, четко и косо лежала на полу. Дрожа от робости, ожиданья и счастья, расстегнула Суламифь свои одежды, опустила их вниз к ногам и, перешагнув через них, осталась среди комнаты нагая, лицом к окну, освещенная луною через переплет решетки. Она налила густую благовонную мирру себе на плечи, на грудь, на живот и, боясь потерять хоть одну драгоценную каплю, стала быстро растирать масло по ногам, под мышками и вокруг шеи. И гладкое, скользящее прикосновение ее ладоней и локтей к телу заставляло ее вздрагивать от сладкого предчувствия. И, улыбаясь и дрожа, глядела она в окно, где за решеткой виднелись два тополя, темные с одной стороны, осеребренные с другой, и шептала про себя: — Это для тебя, мой милый, это для тебя, возлюбленный мой. Милый мой лучше десяти тысяч других, голова его — чистое золото, волосы его волнистые, черные, как ворон. Уста его — сладость, и весь он — желание. Вот кто возлюбленный мой, вот кто брат мой, дочери иерусалимские!.. И вот, благоухающая миррой, легла она на свое ложе. Лицо ее обращено к окну; руки она, как дитя, зажала между коленями, сердце ее громко бьется в комнате. Проходит много времени. Почти не закрывая глаз, она погружается в дремоту, но сердце ее бодрствует. Ей грезится, что милый лежит с ней рядом. Правая рука у нее под головой, левой он обнимает ее. В радостном испуге сбрасывает она с себя дремоту, ищет возлюбленного около себя на ложе, но не находит никого. Лунный узор на полу передвинулся ближе к стене, укоротился и стал косее. Кричат цикады, монотонно лепечет Кедронский ручей, слышно, как в городе заунывно поет ночной сторож. «Что, если он не придет сегодня? — думает Суламифь. — Я просила его, и вдруг он послушался меня?.. Заклинаю вас, дочери иерусалимские, сернами и полевыми лилиями: не будите любви, доколе она не придет... Но вот любовь посетила меня. Приди скорей, мой возлюбленный! Невеста ждет тебя. Будь быстр, как молодой олень в горах бальзамических». Песок захрустел на дворе под легкими шагами. И души не стало в девушке. Осторожная рука стучит в окно. Темное лицо мелькает за решеткой. Слышится тихий голос милого: — Отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя! Голова моя покрыта росой. Но волшебное оцепенение овладевает вдруг телом Суламифи. Она хочет встать и не может, хочет пошевельнуть рукою и не может. И, не понимая, что с нею делается, она шепчет, глядя в окно: — Ах, кудри его полны ночною влагой! Но я скинула мой хитон. Как же мне опять надеть его? — Встань, возлюбленная моя. Прекрасная моя, выйди. Близится утро, раскрываются цветы, виноград льет свое благоухание, время пения настало, голос горлицы доносится с гор. — Я вымыла ноги мои, — шепчет Суламифь, — как же мне ступить ими на пол? Темная голова исчезает из оконного переплета, звучные шаги обходят дом, затихают у двери. Милый осторожно просовывает руку сквозь дверную скважину. Слышно, как он ищет пальцами внутреннюю задвижку. Тогда Суламифь встает, крепко прижимает ладони к грудям и шепчет в страхе: — Сестра моя спит, я боюсь разбудить ее. Она нерешительно обувает сандалии, надевает на голое тело легкий хитон, накидывает сверху него покрывало и открывает дверь, оставляя на ее замке следы мирры. Но никого уже нет на дороге, которая одиноко белеет среди темных кустов в серой утренней мгле. Милый не дождался — ушел, даже шагов его не слышно. Луна уменьшилась и побледнела и стоит высоко. На востоке над волнами гор холодно розовеет небо перед зарею. Вдали белеют стены и дома иерусалимские. — Возлюбленный мой! Царь жизни моей! — кричит Суламифь во влажную темноту. — Вот я здесь. Я жду тебя... Вернись! Но никто не отзывается. «Побегу же я по дороге, догоню, догоню моего милого, — говорит про себя Суламифь. — Пойду по городу, по улицам, по площадям, буду искать того, кого любит душа моя. О, если бы ты был моим братом, сосавшим грудь матери моей! Я встретила бы тебя на улице и целовала бы тебя, и никто не осудил бы меня. Я взяла бы тебя за руку и привела бы в дом матери моей. Ты учил бы меня, а я поила бы тебя соком гранатовых яблоков. Заклинаю вас, дочери иерусалимские: если встретите возлюбленного моего, скажите ему, что я уязвлена любовью». Так говорит она самой себе и легкими, послушными шагами бежит по дороге к городу. У Навозных ворот около стены сидят и дремлют в утренней прохладе двое сторожей, обходивших ночью город. Они просыпаются и смотрят с удивлением на бегущую девушку. Младший из них встает и загораживает ей дорогу распростертыми руками. — Подожди, подожди, красавица! — восклицает он со смехом. — Куда так скоро? Ты провела тайком ночь в постели у своего любезного и еще тепла от его объятий, а мы продрогли от ночной сырости. Будет справедливо, если ты немножко посидишь с нами. Старший тоже поднимается и хочет обнять Суламифь. Он не смеется, он дышит тяжело, часто и со свистом, он облизывает языком синие губы. Лицо его, обезображенное большими шрамами от зажившей проказы, кажется страшным в бледной мгле. Он говорит гнусавым и хриплым голосом: — И правда. Чем возлюбленный твой лучше других мужчин, милая девушка! Закрой глаза, и ты не отличишь меня от него. Я даже лучше, потому что, наверно, поопытнее его. Они хватают ее за грудь, за плечи, за руки, за одежду. Но Суламифь гибка и сильна, и тело ее, умащенное маслом, скользко. Она вырывается, оставив в руках сторожей свое верхнее покрывало, и еще быстрее бежит назад прежней дорогой. Она не испытала ни обиды, ни страха — она вся поглощена мыслью о Соломоне. Проходя мимо своего дома, она видит, что дверь, из которой она только что вышла, так и осталась отворенной, зияя черным четырехугольником на белой стене. Но она только затаивает дыхание, съеживается, как молодая кошка, и на цыпочках, беззвучно пробегает мимо. Она переходит через Кедронский мост, огибает окраину Силоамской деревни и каменистой дорогой взбирается постепенно на южный склон Ватн-эль-Хава, в свой виноградник. Брат ее спит еще между лозами, завернувшись в шерстяное одеяло, все мокрое от росы. Суламифь будит его, но он не может проснуться, окованный молодым утренним сном. Как и вчера, заря пылает над Аназе. Подымается ветер. Струится аромат виноградного цветения. — Пойду погляжу на то место у стены, где стоял мой возлюбленный, — говорит Суламифь. — Прикоснусь руками к камням, которые он трогал, поцелую землю под его ногами. Легко скользит она между лозами. Роса падает с них, и холодит ей ноги, и брызжет на ее локти. И вот радостный крик Суламифи оглашает виноградник! Царь стоит за стеной. Он с сияющим лицом протягивает ей навстречу руки. Легче птицы переносится Суламифь через ограду и без слов, со стоном счастья обвивается вокруг царя. Так проходит несколько минут. Наконец, отрываясь губами от ее рта, Соломон говорит в упоении, и голос его дрожит: — О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! — О, как ты прекрасен, возлюбленный мой! Слезы восторга и благодарности — блаженные слезы блестят на бледном и прекрасном лице Суламифи. Изнемогая от любви, она опускается на землю и едва слышно шепчет безумные слова: — Ложе у нас — зелень. Кедры — потолок над нами... Лобзай меня лобзанием уст своих. Ласки твои лучше вина... Спустя небольшое время Суламифь лежит головою на груди Соломона. Его левая рука обнимает ее. Склонившись к самому ее уху, царь шепчет ей что-то, царь нежно извиняется, и Суламифь краснеет от его слов и закрывает глаза. Потом с невыразимо прелестной улыбкой смущения она говорит: — Братья мои поставили меня стеречь виноградник... а своего виноградника я не уберегла. Но Соломон берет ее маленькую темную руку и горячо прижимает ее к губам. — Ты не жалеешь об этом, Суламифь? — О нет, царь мой, возлюбленный мой, я не жалею. Если бы ты сейчас же встал и ушел от меня и если бы я осуждена была никогда потом не видеть тебя, я до конца моей жизни буду произносить с благодарностью твое имя, Соломон! — Скажи мне еще, Суламифь... Только, прошу тебя, скажи правду, чистая моя... Знала ли ты, кто я? — Нет, я и теперь не знаю этого. Я думала... Но мне стыдно признаться... Я боюсь, ты будешь смеяться надо мной... Рассказывают, что здесь, на горе Ватн-эль-Хав, иногда бродят языческие боги... Многие из них, говорят, прекрасны... И я думала: не Гор ли ты, сын Озириса, или иной бог? — Нет, я только царь, возлюбленная. Но вот на этом месте я целую твою милую руку, опаленную солнцем, и клянусь тебе, что еще никогда: ни в пору первых любовных томлений юности, ни в дни моей славы, не горело мое сердце таким неутолимым желанием, которое будит во мне одна твоя улыбка, одно прикосновение твоих огненных кудрей, один изгиб твоих пурпуровых губ! Ты прекрасна, как шатры Кидарские, как завесы в храме Соломоновом! Ласки твои опьяняют меня. Вот груди твои — они ароматны. Сосцы твои — как вино! — О да, гляди, гляди на меня, возлюбленный. Глаза твои волнуют меня! О, какая радость: ведь это ко мне, ко мне обращено желание твое! Волосы твои душисты. Ты лежишь, как мирровый пучок у меня между грудей! Время прекращает свое течение и смыкается над ними солнечным кругом. Ложе у них — зелень, кровля — кедры, стены — кипарисы. И знамя над их шатром — любовь.Вот груди твои - они ароматны. Сосцы твои - как вино!
О да, гляди, гляди на меня, возлюбленный. Глаза твои волнуют меня! О, какая радость: ведь это ко мне, ко мне обращено желание твое! Волосы твои душисты. Ты лежишь, как мирровый пучок у меня между грудей!
Время прекращает свое течение и смыкается над ними солнечным кругом. Ложе у них - зелень, кровля - кедры, стены - кипарисы. И знамя над их шатром - любовь.
Бассейн был у царя во дворце, восьмиугольный, прохладный бассейн из белого мрамора. Темно-зеленые малахитовые ступени спускались к его дну. Облицовка из египетской яшмы, снежно-белой с розовыми, чуть заметными прожилками, служила ему рамою. Лучшее черное дерево пошло на отделку стен. Четыре львиные головы из розового сардоникса извергали тонкими струями воду в бассейн. Восемь серебряных отполированных зеркал отличной сидонской работы, в рост человека, были вделаны в стены между легкими белыми колоннами.
Перед тем как войти Суламифи в бассейн, молодые прислужницы влили в него ароматные составы, и вода от них побелела, поголубела и заиграла переливами молочного опала. С восхищением глядели рабыни, раздевавшие Суламифь, на ее тело и, когда раздели, подвели ее к зеркалу. Ни одного недостатка не было в ее прекрасном теле, озолоченном, как смуглый зрелый плод, золотым пухом нежных волос. Она же, глядя на себя нагую в зеркало, краснела и думала:
«Все это для тебя, мой царь!»
Она вышла из бассейна свежая, холодная и благоухающая, покрытая дрожащими каплями воды. Рабыни надели на нее короткую белую тунику из тончайшего египетского льна и хитон из драгоценного саргонского виссона, такого блестящего золотого цвета, что одежда казалась сотканной из солнечных лучей. Они обули ее ноги в красные сандалии из кожи молодого козленка, они осушили ее темно-огненные кудри, и перевили их нитями крупного черного жемчуга, и украсили ее руки звенящими запястьями.
В таком наряде предстала она пред Соломоном, и царь воскликнул радостно:
Кто это, блистающая, как заря, прекрасная, как луна, светлая, как солнце? О Суламифь, красота твоя грознее, чем полки с распущенными знаменами! Семьсот жен я знал, и триста наложниц, и девиц без числа, но единственная - ты, прекрасная моя! Увидят тебя царицы и превознесут, и поклонятся тебе наложницы, и восхвалят тебя все женщины на земле. О Суламифь, тот день, когда ты сделаешься моей женой и царицей, будет самым счастливым для моего сердца.
Она же подошла к резной масличной двери и, прижавшись к ней щекою, сказала:
Я хочу быть только твоею рабою, Соломон. Вот я приложила ухо мое к дверному косяку. И прошу тебя: по закону Моисееву, пригвозди мне ухо в свидетельство моего добровольного рабства пред тобою.
Тогда Соломон приказал принести из своей сокровищницы драгоценные подвески из глубоко-красных карбункулов, обделанных в виде удлиненных груш. Он сам продел их в уши Суламифи и сказал:
Возлюбленная моя принадлежит мне, а я ей.
И, взяв Суламифь за руку, повел ее царь в залу пиршества, где уже дожидались его друзья и приближенные.
Семь дней прошло с того утра, когда вступила Суламифь в царский дворец. Семь дней она и царь наслаждались любовью и не могли насытиться ею.
Соломон любил украшать свою возлюбленную драгоценностями. «Как стройны твои маленькие ноги в сандалиях!» - восклицал он с восторгом, и, становясь перед нею на колени, целовал поочередно пальцы на ее ногах, и нанизывал на них кольца с такими прекрасными и редкими камнями, каких не было даже на
