Глава из книги Игоря Гарина "Любовь", «Мастер-класс», Киев, 2009, 864 с. Цитирования и комментарии даны в тексте книги.
Моя возлюбленная так хороша и добродетельна, так походит на ангела, что ее можно любить столь сильно, как царицу небесную.
Г. Гвиницелли
Из глаз мадонны льется дивный свет,
И там, куда лучом он проникает,
Родится жизнь, какой наш ум не знает.
Затем, что ей подобья в мире нет.
Данте Алигьери
Любовь выдумали трубадуры
в XI веке.
Г. Грин
В древнем мире любовь - судьба, магические оковы, заклятие. Заклятие, которое нельзя не исполнить: «не существовало больше ни долга, ни обычая, никаких других священных уз, кроме этих - Гнетущих Уз Все Выстрадавшей Любви». Такова интерпретация Бедье Жозефа любви Тристана и Изольды, в которой неизбежность, трагедийная непреодолимость и предзаданность входят в противоречие с традицией, обычаем, нормой.
В Средние Века любовь-рок, судьба и заклятие уступает рыцарской куртуазной любви, воспетой Арнаутом Даниэлем, Гвидо Кавальканти, Ланфранко Сигалом, Гвидо Гвиницелли и, конечно же, Данте. Это любовь вопреки разуму, вопреки праву и вопреки вере, любовь безраздельная и зовущая на подвиг. Это любовь во славу и во имя высокой любви.
Прославление души, свободной от быта, расчета, забот и даже от гнета судьбы, - своеобразный исторический апофеоз любви и постоянный лейтмотив ее дальнейшего развития. Любовь - рок, т. е. максимальная несвобода, и любовь - это возможность «быть вопреки», быть в «свободе от»: это свобода, рожденная несвободой. Но это и несвобода, рожденная свободой.
Лишь о любви все мысли говорят,
И столь они во мне разнообразны,
Что вот одни отвергли все соблазны.
Другие пламенем ее горят.
Именно Средневековью обязана своим происхождением идея любви как взаимного чувства. Древние, воспевая любовь, упускали из виду ее обоюдность. Взаимность любви долгое время представлялась смелой и опасной идеей. Пусть с известными трудностями, христианское состояние любви как одиночества вдвоем переплавлялось в согласие сердец, взаимный эмоциональный порыв.
Гениальность всегда воспринимала спасительную силу жизни в женском облике - Софии В. С. Соловьева, Святой Анны Леонардо да Винчи, Вечно Женского Проперция, Мадонны Новалиса и Гёте, ночной возлюбленной Рильке.
У истоков поэзии трубадуров стоит человек, замаранный кровью. Первые песни о любовном томлении и женщине - земной богине - принадлежат перу крестоносца, герцога Аквитании, Гильома IX, сменившего меч на лиру после погромов в Палестине. Возможно, его вдохновили сами «неверные» - более изысканная восточная культура, питавшая уважение к женщине, византийский культ Девы Марии, творчество ибн Хазма, провозгласившего в О ж е р е л ь е г о л у б к и, что «единение душ в сотни раз прекраснее единения тел». Ибн Хазм не скрывал платоновских настроений: «С тех пор души любящих рыщут по свету в поисках друг друга, томятся в разлуке, жаждут встречи, их связывает та же тяга, что заставляет железо стремиться к магниту», - но Гильом и его последователи, вкладывая в свою поэзию мотив Афродиты Небесной, в реальной жизни отнюдь не следовали ни ибн Хазму, ни собственным песням.
Гильом писал свои песни на разговорном языке Прованса, и это придавало им непосредственности, грубоватой реалистичности, изумлявшей его современников придворных. Смельчак, питавший слабость к непристойностям, отчасти плут, он не задумываясь соблазнял жену, если ее муж находился в отсутствии, и ему ничего не стоило изобразить очертания тела любовницы на своем щите. При виде недоуменно вздетых бровей он дерзко пояснял, что эта женщина частенько носила его на щите своих бедер. Как-то он похвастался тем, что сумел за одну неделю 188 раз соблазнить жен двух знатных особ. Чему бы мы ни приписывали эти слова - браваде или же либидо, - ясно, что тщеславие толкало его на нарушение всех правил куртуазной любви. Его так и подмывало объявить во всеуслышание о своих победах, тогда как молчание составляло один из принципов куртуазной любви, - не потому, что оно способствовало нагнетанию чувств, а потому, что никто не хотел расплачиваться, в случае если неверность жены всплывала на поверхность.
Внучка Гильома IX Элеонора Аквитанская прославилась покровительством трубадурам и стала вдохновительницей любовных турниров, на которых поэты изощрялись в стилистике и семантике, именуя Дам Сердца не иначе как Ясная Радость, Ослепительная Надежда, Очарование Взора, и искусно мешая поэзию, музыку и любовные тернии.
Поэзия трубадуров не только очаровательна и изящна, но порой глубокомысленна, полна тонких наблюдений, афористична. У Гильома де ла Тура находим:
Человек разумный никому не доверяет;
Вот почему так велико число
Притворщиков в любви. Дамы, которых молят,
Заставляют долго вздыхать своих служителей,
Никогда в жизни своей не бывших лживыми.
Но цену сокровища, которое они даруют наконец,
Поймет лишь сердце, которое умеет им насладиться.
Чем дороже куплено оно, тем оно божественнее:
Радость любви измеряется ценою,
Какою она приобретена.
Фактически это отповедь Гильому IX или еще не родившемуся Дон Жуану с его способностью одерживать легкие победы и потому не способного познать наслаждения любви.
«Куртуазная любовь» ограничивалась пределами замка, подобно тому как спортивные состязания не выходили за границы арены. Строгие правила этой особой игры были известны всем, часто апробировались на публике и активно афишировались. Одной из наиболее известных была игра под названием «Двор любви», - род диспута или тяжбы. Кто-либо председательствовал в центральном зале замка и предлагал на рассмотрение различные сложные любовные ситуации. Каждый игрок должен был предложить решение проблемы и защищать свою позицию. Вот примеры задач для желающих состязаться в этой игре: «Какую женщину легче завоевать: жену импотента или жену ревнивца?»; «Что бы вы предпочли: теплую одежду зимой или куртуазную возлюбленную летом?»; «Если бы ваша дама была вам предоставлена лишь при условии, что она проведет ночь с беззубым стариком, когда, по вашему мнению, она должна была бы выполнить это условие: до или после встречи с вами?». Конечно же, никто не рассчитывал найти единственно правильный выход из затруднительного положения, и эта игра затевалась лишь для того, чтобы посостязаться в остроумии и повеселить публику диспутом о любви. Однажды королеву Элеонору спросили, кого бы она выбрала себе в возлюбленные - порочного юношу или добродетельного старца. Ее выбор пал на старца, поскольку в системе куртуазной любви добродетель почиталась за высшую ценность. В придворном мире все игроки были знакомы, пусть даже и мимолетно, и наслышаны друг о друге. Но за пределами замкнутого круга куртуазная любовь выглядит еще более целомудренной.
В Средние Века культура формировалась при дворах королей и аристократов, где возникала особая атмосфера любовных ритуалов, больше напоминающая игру в любовь: служение и клятвы верности Даме Сердца (часто - замужней), светские беседы и прогулки, изредка дар поцелуя. Физическая близость выходила за пределы игры, грозя концу более виртуального, чем реального романа.
Отважный рыцарь доказывал свою преданность готовностью убить таких могущественных драконов, как независимость, гордость и сексуальный голод. Отдавая себя в полную власть даме, он должен был любить, не надеясь обладать возлюбленной. Этот пункт являлся чрезвычайно важным и с практической точки зрения: ведь дама принадлежала своему мужу, а, кроме того, целью такой любовной интриги считалось пробуждение в рыцаре стремления к совершенствованию ради Прекрасной Дамы. Соль куртуазной любви заключалась в бесконечном продлении восторга, в потоке восхитительных мучений. ¬Только в состоянии головокружения, угнетения эротическими переживаниями, требовавшими сублимации, можно было ощутить неисчерпаемость эмоций, вознестись ввысь, рисковать, ставить перед собой все более благородные цели. Эта игра в вечный порыв требовала дисциплины чувств, строгого обуздания сладострастия, невозможного без терпения и определенного навыка, и поэтому в ней не участвовали те, кто стремился лишь к сексу.
Игра Дамы Сердца обязывала ее создавать ритуальные испытания для возлюбленного, подобные существующим у многих животных. Для мужчин «служение» возводилось в ранг искусства, в доказательство глубочайшей преданности. По приказу Дамы рыцарь мог пожертвовать даже своим достоинством - это тоже входило в правила игры.
Служение, предусмотренное куртуазной любовью, по своей сути подразумевало укрощение мужской гордыни. В этом добровольном подчинении возлюбленной содержалась своя глубокая правда: прочно укоренившееся до того женоненавистничество сдерживало импульс к взаимным чувствам, и новое восприятие любви имело в качестве отправной точки символическое уничижение мужской власти.
Не чураясь плотской любви, трубадуры воспевали не ее, но страстные взгляды, бессонные ночи, тайные знаки и эмблемы, головокружительные фантазии, страх и стоны, отчаяние и ликование. Хотя ценности куртуазной любви были предельно далеки от темных реалий, грубости и вульгарности тогдашней жизни, возлюбленный вблизи дамы сердца должен был проявлять благородство, изысканность, смирение и скромность.
Впервые стали говорить об «истинной любви» не как о недуге, а как о чем-то восхитительном, заслуживающем положительной оценки. Церковь навязывала свою железную волю, но от куртуазной любви веяло свежестью, она стала своего рода марксистским бунтом против Церкви. Адюльтер не только перестал восприниматься как непростительный грех, но и поднялся над браком, так как делал человека лучше - благороднее, смиреннее и рафинированнее. Кощунственно звучало и прославление страсти, и описание любви в обычных, естественных терминах. Поскольку Франция была центром политической, интеллектуальной и художественной жизни, новаторская теория взаимной любви вошла в моду и начала распространяться по Европе. Из Прованса она перекочевала южнее, в Италию, где Данте переработал ее и придал ей еще больше благородства, а также примирил ее с христианством, и севернее, где Кретьен де Труа и другие авторы сочиняли истории, в которых, согласно новому веянию, люди думали и чувствовали совсем по-иному.
Как бы там ни было, происшедшее коренное изменение состояло в том, что в женщине увидели объект, достойный любви. Но подобное мнение не разделялось всем обществом. Средневековые мыслители обычно смотрели на женщину как на низшее существо, неспособное к образованию. Женщина воспринималась по-прежнему как почва, которую необходимо возделать. Фома Аквинский объяснял такую позицию тем, что по своей природе «женщина несовершенна и появляется по ошибке; животворящая сила мужского семени производит совершенное подобие себе, тогда как дефект этой силы или же внешнее влияние, такое, например, как южный ветер, сырой по наблюдению философа, приводит к рождению женщины. С другой стороны, природный мир показывает, что появление женщины нельзя считать ошибкой, поскольку она включается в естественный распорядок, требующий смены поколений». После трех тысячелетий принижения женщина не могла, конечно же, рассчитывать на то, чтобы быть вознесенной над доблестными рыцарями.
Куртуазность, в частности, проявлялась в том, что культ Девы Марии оттеснил и даже превзошел поклонение Христу. Именно в это время в Западней Европе возводились грандиозные соборы, как Нотр Дам в Париже, посвященные Божьей Матери.
Как это ни парадоксально, но культ Прекрасной Дамы никак не коснулся простой женщины, брака, семьи. Женщина по-прежнему оставалась невостребованной и угнетенной. Ни один трубадур или менестрель не попытался примерить любовь к браку, и лишь в единичных случаях рыцари вступали в куртуазные отношения с собственной женой. Что до эротических тем, то они, как и раньше, подвергались табу.
Любое высказывание такого плана было бы расценено как абсурдное, анархическое и аморальное. Браки, заключавшиеся в средневековье, не имели ничего общего ни с любовью, ни со взаимным влечением. Брак представлял собой деловой контракт. Женщины обменивались на тщательно отобранные родственные связи. Маргинальные браки требовали безошибочного выбора, - они служили средством разжиться связями, богатством, упрочить статус и власть. Женщина имела право отказаться от брака с человеком, который внушал ей отвращение, или же тайком устроить так, чтобы претендент на ее руку сам отрекся от нее, но по большей части она принимала предложение, не используя возможности выбрать спутника жизни.
Стилизованный культ Прекрасной Дамы вполне уживался в куртуазии с негативным отношением к семейной любви, которое королева Элеонора закрепила даже своим указом. Рыцарский идеал освобождения женщины в жизни оставался фикцией. Даже Кристина Пизанская была вынуждена с пылом первой феминистки восстать против бесконечных упреков мужчин, обвиняющих дам в слабостях и непостоянстве, но не желающих видеть те превратности, что сулит женщине любовь.
Й. Хёйзинга:
В поисках того, как бывали выражены настроения нежности, женственности, следует обратиться к самой Кристине Пизанской. Вот начало одного из ее стихотворений:
Doulce chose est que mariage,
Je le puis bien par moy prouver...
Супружество таит услады,
От них вкусила я сама...
Но как слабо противостоит голос единственной женщины хору издевок, где пошлости и распущенности подпевает нравоучительность. Ибо лишь весьма малое расстояние отделяет свойственное проповеди презрение к женщине - от грубого отрицания идеальной любви прозаичной чувственностью и мнимым глубокомыслием застольных острот.
Любовь как прекрасная игра, как форма жизненных отношений все еще разыгрывается в рыцарском стиле, в жанре пасторали и в художественной манере аллегорий, навеянных розой; и хотя повсеместно ширится отрицание всех этих условностей, эти формы сохраняют свою жизненную и культурную ценность еще долгое время за пределами Средневековья. Ибо форм, в которые волей-неволей вынужден облекаться идеал любви, лишь несколько на все времена.
Трудно глубоко понять провансальскую поэзию без учета напряженного состояния эпохи, порожденного суровым монашеским мировидением. Служители Любви могли холодеть и бледнеть от переполнявших их чувств, но не могли пренебречь духом времени, морали, надрывного состояния души, порожденного наглядными картинками ада. Тем удивительнее свобода, которую порой позволяли себе поэты, больше ориентировавшиеся на античную вольность, нежели на церковную анафему.
Эзра Паунд считал, что провансальский культ любви восходил к фривольностям Овидия. Свидетельство тому - к персонажам христианского культа Арнаут относился как к языческим богам, превращая Христа в Аполлона и св. Колумба в Адониса. В «секверах» Готшалька (XI в.) налицо новое изысканное прочтение язычества, обогащение языческой любви - христианской:
Фарисей ропщет, когда женщина рыдает, осознав вину.
Грешник, он презирает того, кто, как и он, во грехе. Ты, не ведающий греха, снизошел к той, что раскаялась, Ты очистил погрязшую в скверне, возлюбил ее и тем сделал праведнейшей из праведных.
Она обнимает стопы учителя, омывает их слезами, отирает их волосами; она смазывает их мазями, покрывает их поцелуями.
Таковы наслаждения, что приятны тебе, о Мудрость Отца!
Рожденный от Девы, Ты не презрел прикосновения грешницы.
И целомудренные девственницы предлагают Господу в жертву свои чистые тела, что не тронуты пятном порока, избрав Христа бессмертным женихом. Сколь счастливы брачные узы, когда нет в них пятна позора; принявшие их на себя не ведают ни тягостей деторождения, ни ревности к сопернице, что отнимает любовь супруга, ни мук ухода за ребенком.
Их ложа, хранимые лишь для Христа, окружены, как стеной, ангелами на страже, которые с обнаженными мечами отражают всякое нечистое поползновение, дабы никакой любовник не осквернил их.
Там Христос спит с ними: счастлив этот сон, сладок этот отдых, когда истинная дева ласкаема в объятиях ее небесного супруга.
Девы украшены прекрасными тканями и пурпурными мантиями; в левой руке у них лилии, в правой - розы.
Цветами этими питаем агнец, они - подкрепление ему; цветы эти - избранная пища его.
Он скачет и прыгает, и резвится среди них.
С ними он отдыхает в полуденную жару.
Это на их груди спит он среди дня, положив голову между девственными персями.
Девственный сам, от девственной матери рожденный, он - девственное убежище всем, кого ищет и любит.
Спокоен его сон на их груди, ибо никакое пятно не осквернит белоснежное руно агнца.
Приклоните ухо к этой песне, благороднейшее собрание набожных девственниц, чтобы через нее на¬ша преданность могла с величайшим рвением приуготовить храм для Господа.
Э. Паунд:
Коли такой язык бытовал в монастырях, удивительно ли, что отступники, служки, не принявшие сан, кое-что из этой манеры выражения и кое-что из этого духа перенесли на открывшуюся им красоту жизни; и если те, чьи души не принадлежали небесам, однако были слишком утонченны, чтобы удовлетвориться суетой бренного мира, - если они избрали некий средний путь, некое краткое слияние с абсолютом, то не претендовал ли их культ превзойти неким образом таинство брака? Арнаут обучался в монастыре; Данте восхвалял некую «prose di romanzi» - можем ли мы с уверенностью сказать, что эта «prose» не исполнялась под музыку, подобно процитированной выше латинской секвенции? Во всяком случае, было бы слишком поспешно утверждать, что та «passada folor», которую Данте оплакивает, почти достигнув вершины Холма Чистилища и находясь у самого входа в земной рай, была чем-то большим, чем описанное нами «отклонение» от христианства.
О постепенном раскрепощении любви свидетельствует составленное Андре де Шапеленом практическое наставление для влюбленных (1174 г.), ставшее манифестом куртуазности. К этому времени куртуазность уже вошла в плоть и кровь рыцарства, повлияв не только на мораль, но на все стороны жизни - ритуалы, искусство, культуру, поэзию, спорт и т. д. Напряженному, я бы сказал, невротическому состоянию духа куртуазностъ противопоставила (пусть в виде христианского долженствования) земное поклонение Даме сердца. Феодальный и моралистический характер куртуазности не препятствовал известной плюрализации любви - возвращению ей земного измерения. Среди правил для влюбленного, сформулированных А. де Шапеленом, мы обнаруживаем запреты на ложь и фальшь, принцип невмешательства в чужую любовь, необходимость бескорыстия в любви.
Андре де Шапелен, которого принято считать «отцом» куртуазии, скорее всего жил при дворе Элеоноры Аквитанской, которая в первом браке была замужем за Людовиком VII Французским, а во втором - за Генрихом II Английским. Куртуазная культура ХII в. формировалась при дворах Элеоноры, ее дочери Марии Испанской и племянницы Изабеллы Фландрской в Пуатье, Труа и Аррасе. Здесь жили поэты Кретьен де Труа, Гас Брюле, Конон Бетюнский, вершились «суды любви» («courts d’amour» *) и, видимо, создавался куртуазный «табель о рангах» Андре де Шапелена, провозглашавший доступность любви всем слоям общества.
В книге придворного клирика ** систематически изложена этика куртуазной любви и ее правила. В этой книге пять разделов:
1. Что такое любовь и откуда заимствует она свое имя.
2. Каково действие любви.
3. Между кем может существовать любовь.
4. Каким образом любовь приобретается, удерживается, увеличивается, уменьшается или кончается.
5. О признаках взаимной любви и о том, что должен делать один из любящих, когда другой ему изменяет.
В одном из разделов Андре де Шапелен обращается к сюжету модного в то время Артурова цикла, описывающего деяния рыцарей в поисках чаши Грааля, и вносит в символику Грааля мотив куртуазной любви: Прекрасная Дама - Грааль рыцаря.
А. де Шапелен:
Любовь есть некоторая врожденная страсть, проистекающая из созерцания и неумеренного помышления о красоте чужого пола, под действием каковой страсти человек превыше всего ищет достичь объятий другого человека и в тех объятьях по обоюдному желанию совершить все, установленное любовью.
Что любовь есть страсть, сиречь страдание, можно видеть воочию: ибо покамест не уравновесится любовь обоих любящих, нет мучения сильнее, чем вечная любовникова тревога не достичь желаемой любви и вотще потерять плоды трудов своих. Он страшится людского толка и всего, что может повредить, ибо дела недовершенные пред малейшим замешательством устоять бессильны. Если он беден, то страшится, чтобы дама не презрела его бедность; если непригож, то чтобы не пренебрегла его дурнообразием и не припала бы к красивейшей любви; если богат, то чтобы не воспрепятствовала ему былая его нещедрость; поистине, никому не в мочь пересказать все страхи любовника.
Но и когда затем свершается любовь между обоими любящими, не меньшие воздвигаются любовниковы страхи, ибо каждый страшится, чтобы обретенное его усилием не утратилось усилием другого, а сие для человека куда как тягостней, чем увидеть, что их труд бесплоден, а надежда оказалася обманчивою: тяжелей лишиться снисканного, чем обмануться в чаянном. И обидеть чем-либо любовь свою он страшится, и столько всего страшится, что и пересказать затруднительно.
Приведу некоторые извлечения из кодекса любви XII в., сформулированные А. де Шапеленом:
- Супружество не есть причина к отказу в любви.
- Кто не ревнует, тот и не любит.
- Двойною любовью никто обязан быть не может.
- Любовь, как то всем ведомо, всегда либо прибывает, либо убывает.
- Что берет любовник против воли солюбовника, в том вкусу нет.
- Мужской пол к любви не вхож до полной зрелости.
- Всегда любовь далека обителей корысти.
- Не пристало любить тех, с кем зазорно домогаться брака.
- Истинный любовник ничьих не возжелает объятий, кроме солюбовных ему.
- Любовь разглашенная редко долговечна.
- Всякий любовник пред взором, солюбовным ему, бледнеет.
- При внезапном явлении солюбовника сердце любовниково трепещет.
- Только доблесть всякого делает достойным любви.
- Если слабеет любовь, то быстро она гибнет и редко возрождается.
- Кто любит, того робость губит.
- Всякое деяние любовника устремлено к мысли о солюбовнике.
- Любовь любви ни в чем не отказывает.
- Любовник от солюбовника никакими утехами не насыщается.
- Кого безмерное томит сладострастие, тот не умеет любить.
- Одну женщину любить двоим, а двум женщинам одного отнюдь ничто не препятствует.
При всех плюсах и минусах куртуазии, она оказала значительное влияние на культуру: и поныне мы пользуемся элементами рыцарского этикета и поэтическими формулами выражения страсти. Как сказал Левис...
...Французские поэты XI века, было ли это их открытием или выдумкой, сумели первыми выразить романтическую страсть, о которой писали английские поэты девятнадцатого столетия. Благодаря их новаторству не осталось ни одного нетронутого закоулка в нашей этике, нашем воображении и в нашей повседневной жизни; они воздвигли неодолимый барьер между нами и классическим прошлым, а также современным Востоком. В сравнении с этой революцией Возрождение кажется скромным водоразделом...
Куртуазная любовь, культ любви у трубадуров - не просто стилистика или литературная условность, но отражение одной из граней человечности, именно потребности одухотворения чувств и обожествления предмета любви...
К. С. Льюис:
Богословы часто опасались, что этот вид любви приведет к идолослужению; кажется, они имели в виду, что влюбленные обоготворят друг друга. Но бояться надо не этого. В браке это вообще ¬исключено: прекрасная простота и домашняя деловитость супружеской жизни обращают такой культ в явную нелепость. Мешает ему и привязанность, в которую неизбежно облечется влюбленность мужа и жены. Но и вне брака человек, знающий или хотя бы смутно понимающий тягу к запредельному, вряд ли вознадеется удовлетворить ее с помощью одной лишь возлюбленной. Возлюбленная может ему помочь, если она стремится к тому же, то есть если она друг; но просто смешно (простите за грубость) воздавать божеские почести ей самой. Настоящая опасность не в этом, а в том, что влюбленные начнут поклоняться влюбленности.
Феномен куртуазной любви выходит за пределы локального мирочувствования - с ним в недрах Средневековья вызревают ренессансные мотивы: всецело оставаясь в сфере этики, куртуазность придает любви эстетическое измерение, возвращает ей эротику, чувственность, жар и холод. В О с е н и С р е д н е в е к о в ь я Й. Хёйзинга констатирует:
Одним из важнейших поворотов средневекового духа явилось появление любовного идеала с негативной окраской. Разумеется, античность тоже воспевала томления и страдания из-за любви... Переживание печали связывалось не с эротической неудовлетворенностью, а со злосчастной судьбой. И только в куртуазной любви трубадуров именно неудовлетворенность выдвигается на первое место. Возникает эротическая форма мышления с избыточным этическим содержанием, при том, что связь с естественной любовью к женщине нисколько не нарушается. Именно из чувственной любви проистекало благородное служение даме, не притязающее на осуществление своих желаний. Любовь стала полем, на котором можно было выращивать всевозможные эстетические и нравственные совершенства.
Х. Ортега-и-Гассетт рассматривал куртуазность шире культа женщины: она стала поворотным пунктом европейской цивилизации, породившей не только провансальскую поэзию, труверов и трубадуров, Данте и Петрарку, но и св. Франциска, папский двор в Авиньоне, ренессансную культуру.
И этот гигантский урожай всецело обязан той необыкновенной отваге, с какой некоторые дамы из Прованса начали утверждать новое отношение к жизни. Эти благородные женщины осмелились противопоставить нелепому аскетизму монаха и воина дисциплину внутренней утонченности и интеллектуального остроумия. Вдохновением этих женщин возрождается высшая норма Греции - метрон, «мера». Первая половина средневековья, подобно мужчине, грешит излишеством. Законы куртуазности возвещают новое царство меры, стихию, в которой формируется женское начало (femenidad)...
Р о м а н о р о з е Г. Лорриса и Ж. Шопинеля, «новый сладостный стиль» («dolce stile nuovo») Г. Кавальканти и Г. Гвиницелли, дантовская Беатриче и петрарковская Лаура - все это плоды куртуазной культуры, воскрешающие утраченные было феномены Страсти, Красоты, Счастья, Веселья, Смеха и ведущие далее к Боккаччо, Вийону, Рабле. Именно великолепные канцоны Гвидо Кавальканти и других поэтов «нового сладостного стиля» стали впоследствии отправной точкой для трактатов о любви деятелей Академии Платона.
Для возглавляемых Кавальканти стильновистов женщина воплощала в себе идеал красоты и была образцом морального совершенства. Гвидо Кавальканти видел в Даме ангельское существо и взывал к идеалу любви, достойному ее красоты. У Ланфранка Сигала возлюбленная становилась светоносной и превращалась в небесное видение. «Идеализированные Прекрасные Дамы Монтаньяголя и Ланфранко Сигала были литературными предтечами Беатриче из Дантовой Н о в о й Ж и з н и.
У поэтов Кватроченто были вполне земные возлюбленные, о чем свидетельствует стихотворное послание Данте Гвидо Кавальканти:
О если б, Гвидо, Лапо, ты и я,
Подвластный скрытому очарованью,
Уплыли в море так, чтоб по желанью
Наперекор ветрам неслась ладья,
Чтобы фортуна, ревность затая,
Не помешала светлому свиданью,
И легкому покорные дыханью
Любви, узнали б радость бытия.
И Монну Ладжу, вместе с Монной Ванной
И той, что тридцать тайное число
Любезный маг, склоняясь над водой,
Заставил говорить лишь об одной
Любви, чтоб нас теченье унесло
В сиянье дня к Земле обетованной.
Монна Ладжа - возлюбленная флорентийского поэта Лапо Джанни, Манна Ванна, Primavera (Весна) - Гвидо Кавальканти, «та, что тридцать тайное число» - одна из шестидесяти прекрасных флорентиек, чьи имена во¬шли в сирвенту юного Данте.
Поэзия Г. Кавальканти, с высшими образцами которой можно познакомиться в книге Л ю б о в ь *, не просто воспевала любовь, но пыталась понять ее феномен, расширить ее глубоко спрятанную сущность. Невидимая, бестелесная, неопределимая, любовь расширяет возможности человека, заставляет светиться его ум, открывает ему красоту, движет его волей, обогащает его созерцание.
Именно Г. Кавальканти приобщил юного Данте к поэзии провансальских трубадуров, а заодно к мистике ордена Тамплиеров - к культу Прекрасней Дамы и Сердца, Полного Светом.
Что есть Любовь? Одни обильем слов
Ее черты рисуют, - но напрасно:
Мыслителю по-прежнему неясно,
В чем суть ее и смысл ее каков.
Другим в ней видится высокий зов
Ума, горящего мечтой прекрасной,
Для третьих, в ней - желанья голос страстный,
Стремленье к наслажденью без оков.
Я ж мыслю так: субстанции в ней нет.
Она - не осязаемый предмет,
Но облика лишенное влеченье
К всесовершенной форме естества;
У сердца здесь верховные права,
И с красотой здесь слито наслажденье.
Данте считал Гвиницелли - «величайшего Гвидо» - отцом поэтов, научившим их слагать песни любви. У него он позаимствовал не столько умение слагать эти песни, сколько идею высоких чувств и достоинств Личности, идею человеческого благородства как таковую. Гвиницелли предвосхитил Данте в вытеснении латыни volgare, световыми метафорами, сопоставлением жизненных явлений с лучами солнца, небесными светилами, огнем.
Итальянский стих в поэзии Гвиницелли впервые приобрел ту гибкость и звучность, благодаря которым через столетие прославился Петрарка.
Прекрасная дама сонетов Гвиницелли смиряет гордость тех, кто приветствует ее появление, внушает им высокие помыслы, одаривает вдохновением. Данте в «Новой Жизни» завершил начатое болонским поэтом.
Во Флоренции первым поэтом-стильновистом стал старший друг Данте Гвидо Кавальканти, обосновавший концепцию единой духовной субстанции: любовь возникает не в сердце человека, но в памяти человечества, накапливающей воспоминания о виденной красоте. Из коллективного архетипа «небесной любви» разум извлекает идею идеальной красоты. Женщина - символ этой идеи, подчиняющей себе интеллект и волю мужчины.
В то время как Гвиницелли от воспевания женской красоты, свойственного провансальской и сицилийской поэзии, перешел к одухотворяющему влиянию, которое оказывает женщине ангел, Кавальканти развил другой мотив - страдание отвергнутого влюбленного.
Данте усвоил то и другое. В Н о в о й Ж и з н и и Б о ж е с т в е н н о й К о м е д и и нравственная красота человека была окончательно облечена в религиозную оболочку, и человеческим чувствам приданы цвет и звучание небесных сфер.
За Гвидо новый Гвидо высшей чести
Достигнул в слове, может быть, рожден
И тот, кто из гнезда спугнет их вместе.
В последней строке Данте имел в виду самого себя...
Помимо придворной куртуазной культуры, провансальской поэзии и «нового сладостного стиля» в недрах Средневековья созревала «народная» культура любви. Слонявшиеся по университетам Западной Европы школяры-трубадуры, прародители современной интеллигенции, распевали фривольные песни в расчете потешить народ, но еще - обрести себе мецената, готового приютить, дать кров и корм. Самые талантливые из них действительно прибивались к королевским дворам. Праздная знать компенсировала отсутствие книг придворными певцами и стихоплетами, знавшими огромное множество любовных историй. Благодаря вагантам, сердечные дела оказались вначале в центре скабрезных стишков, а затем - эпических произведений, заложивших фундамент европейской литературы.
Вагантам принадлежит идея ценности и благородства взаимной любви. Сознавая то или нет, они провозгласили суверенитет земной любви как обоюдного чувства, соединяющего двух людей. Напомню, что, согласно христианской традиции, любовь между мужчиной и женщиной тогда считалась греховной, вульгарной.
Ничто не обладало такой шокирующей силой, как изображение любви в качестве величественного движения души, в качестве идеала, достойного долгих поисков. Признание того, что сексуальное желание составляет напряженное единство с духовным устремлением, не сочеталось с классическими учениями. В древнегреческих трагедиях любовь трактовалась как несчастье, как бедствие, ведущее прямой дорогой к мучениям и смерти. Теологи видели в земной любви лишь слабое отражение истины, скрывающейся в духовных сферах. Утверждение, что женщина может любить наряду с мужчиной и даже облагораживается благодаря этому чувству, казалось неприемлемым, так как оно наталкивалось на законы феодального порядка, по которым мужчина должен был служить господам, а женщина - целиком подчиняться мужу. Может ли сравниться какой-то феодал с тем, кому сама любовь присуждает поклонение?
По мере того как любовь околдовывала общество, тиски Церкви ослабевали и власть стала ускользать из рук высших классов. Новая концепция любви радикальным образом изменила самосознание людей и область их устремлений. Наиболее революционным, вероятно, следует считать внесенный им принцип свободы выбора. В строго иерархическом мире присяга верности приносится прежде всего Богу, а затем господину. Поиск избранника, того, кому отдается предпочтение, был равносилен бунту, восстанию против общепринятой морали, отрицавшей свободу индивида.
Любовная лирика вагантов выражала искренность и простоту чувств шатающихся по Европе школяров:
Столько девок молодых,
сколько во поле цветов.
Сам я в каждую из них
тут же втюриться готов.
Девки бедрами виляют,
пляшут в пляске круговой,
пламя в грудь мою вселяют,
и хожу я сам не свой.
Вершиной этой поэзии в XV в. стал Франсуа Монкорбье, вошедший в мировую литературу под именем Вийона *.
Он жил на земле и был наиземным поэтом. Он не пытался казаться - он был! Оттого и поэзия его земная, до предела наполненная остротой чувств, радостями и горестями жизни: поэзия живущего, радующегося и страдающего человека, ирония, негодование, печаль, скепсис и восторг, смесь прозы жизни и поэтической виртуозности.
ИЗГНАНИЕ ПОЭТОВ
У Гомера не было дома.
Данте
заставили покинуть свой дом.
Ли Бо и Ду Фу
скитались сквозь бред
гражданских междоусобиц.
Умирающему Шекспиру
зажали рот.
Франсуа Вийона
искала не только слава,
но и полиция.
Прозванный Милым, Лукреций
ушел в изгнанье.
И Гейне тоже ушел...
Кем он был? Разбойником и забулдыгой, каким его рисует Сент-Бёв, или либертином, борцом за справедливость, каким он предстает из современной иконописи, поэтическим новатором, возрожденным Теофилем Готье, Назаром и Кампо, или первым экзистенциалистом, пред¬восхитившим Дю Белле и Мольера в описании личного и общественного абсурда.
В его стихах, порой лукавых, порой откровенных до грубости, глубокая человечность; это - жизнь без проповедей. Олимп для него был опустевшей горой или привычной рифмой, а слова Священного Писания - теми трогательными фресками, глядя на которые, умильно вздыхала его старая неграмотная мать. Занимался новый день - светлый и трудный.
Минутами он кажется современником, несмотря на диковинную орфографию старофранцузского языка, несмотря на архаизм баллад и рондо, несмотря на множество злободневных для его времени и непонятных намеков.
Поэзия Вийона - первое изумительное проявление человека, который мыслит, страдает, любит, негодует, издевается. В ней уже слышна и та ирония, которая прельщала романтиков, и соединение поэтической приподнятости с прозаизмами, столь близкое современным поэтам...
Я не думаю, что строка из баллады Карла Оранского «От жажды умираю у ручья» оказала решающее влияние на гений Вийона. А вот «Красавицы былых времен» - это уже чисто вийоновский шедевр. Нельзя сказать, что тема смерти была до него неисхоженной. Поэтов всегда волновал вопрос, где же теперь прекрасная Елена или Гектор Троянский, куда девалась краса Авессалома, где Мелюзина и другие прославленные красавицы.
Пройдут века, и - раз за разом - Вийон будет воскресать то в ругательствах Аретино, то в Матюрене Ренье, то в Лафонтене, то в арестованном «за разнузданность» Беранже, то в Верлене, «любивших женщин всех подряд и без разбора».
А я, в ком страсть огнем бушует день и ночь,
Желаний пламенных не в силах превозмочь,
Беспечно предаюсь любви неприхотливой,
Вверяя мой челнок любой волне игривой.
Все женщины равно меня к себе влекут -
Влюблен я в каждую - до выбора ли тут!
Чужда душа моя пристрастья, предпочтенья -
Пленяюсь всеми я, не зная исключенья;
Мне всякая мила...
Эти незамысловатые строки Ренье могли принадлежать любому из них, ну, скажем, тому же Лафонтену.
Откровенное пристрастие Лафонтена к прекрасному полу делало общение с ним опасным для прелестниц лишь тогда, когда им самим этого хотелось. Оно и понятно: Лафонтен, как и Ренье, больше всего любил доступных и сговорчивых красоток.
Сегодня в это трудно поверить, но откровенно вийонизирующий мир веками отворачивался от Вийона. Современники Расина и Корнеля посматривали на него свысока, если не с презрением. Пушкин противопоставлял ему Кальдерона.
А вот Маро связал свое творчество именно с ним. С него Буало начал свою историю поэзии и объявил его величайшим новатором и величайшим поэтом со времен Р о м а н а о Р о з е. Теофиль Готье изобразил его со всей теплотой души...
От других поэтов своей эпохи Вийон отличался глубокой жизненностью, правдой жизни, грубостью этой правды. Поэтому выпадал из своего времени, тяготеющего к уходу от чувственных соблазнов в сферы чисто духовного поклонения, с которым писали о любви Морис Сэв, Антуан Эроэ, другие представители лионской школы.
Еще сильнее были развиты эти теории в итальянской школе неоплатоников, особенно у Пьетро Бембо, поэта и кардинала, автора диалогов о любви «Азоланские беседы».
Любовь, говорили неоплатоники, - это тяга человека к красоте, вожделение красоты. А красота есть отблеск божественной благодати, божественный луч, который освещает лицо человека. Любовь - тяготение к этому божественному лучу, поэтому она бестелесна, поэтому она - любовь к духу, который вдохнул в человека Бог.
Чем свободнее от плоти любовь, тем она выше и совершен¬нее. Ведь для каждого чувства человека есть свои органы. Нельзя же слушать языком, нельзя обонять ушами. Поэтому и тягу к красоте можно напитать только зрением и слухом - чувствами, в которых меньше всего телесной грубости. Никакие касания губ и рук, никакие объятия и поцелуи не могут насытить божественную любовь. Только созерцая возлюбленную, только слушая ее мелодичный голос, - только глазами и слухом сможешь ты впитать в себя отблеск божества, лежащий на ее лице.
С XII века и до наших дней Fin’amor, куртуазная любовь трубадуров, оказывает огромное влияние на формирование западной модели любовного переживания. Однако следует отметить, что сам термин «куртуазная любовь» был изобретен историками французской литературы XIX столетия для характеристики искусства любви, описанного в средневековых текстах различных жанров.
Fin’amor, «утонченная игра с противоречивым желанием», как определил ее Пьер Бек (5), покоится на трех основных постулатах: «мера» (mezura), «юность» (joven*) и радость (Jot). Mezura соизмеряет отношения между людьми и между чувствами, руководит куртуазным порядком в тщgt;с.Joven указывает на возрастной критерий и - что гораздо важнее - свидетельствует о наличии совокупности качеств и наклонностей, присущих определенной социальной группе, а именно, согласно теории Эриха Кёлера (6), холостым молодым людям, не имеющим земельных владений и проводящим время, свободное от войны или приключений, в залах дворцов знатных сеньо- ров.Joi, согласно утверждениям критиков, можно определить как состояние экстаза, пребывая в котором, влюбленный воображает, что желание его уже свершилось; таким образом происходит сублимация любовной страсти, перевод ее в высшие, духовные и даже мистические сферы; joi также может выражать эротическую радость влюбленного после «получения добавки». Оба значения не исключают одно другое. Всему свое время; трубадуры тоже читали Библию, где напоминается, что есть «время обнимать и время уклоняться от объятий» (Екк, 3:5).
Суть куртуазной любви (fln’amor) состоит в подмене желания, в незавершенности завоевания; именно эта незавершенность становится основой лирической кансоны. На Западе искусство куртуазной любви является также уникальным искусством прославления любви субъективной. Трубадур заявляет от первого лица: «Я люблю, значит, я пою»; этот своеобразный способ выразить свою сущность зарождается в стране, которая в будущем подарит миру Декарта. Fin’amor предполагает отсрочку исполнения любовного желания; это неосуществленное желание реализуется в том, что принято называть «великой куртуазной песней».
Кто изобрел куртуазную любовь? Каковы ее истоки? Насколько она обязана влиянию арабо-андалусской поэзии, пришедшей из мусульманской Испании? Влиянию мистической философии Авиценны? Ни одно из этих предположений не может быть ни опровергнуто, ни безоговорочно доказано. Гйпотеза, выдвинутая известным исследователем Рето Беццо- лой (7), приписывает «изобретение» куртуазной любви Гйльему IX. Согласно его версии, куртуазная любовь была ответом мирян на религиозный соблазн, нашедший свое воплощение в аббатстве Фон- тевро, основанном в начале XII века Робером д’Арб- рисселем (8); здания аббатства предназначались для проживания как монахов, так и монахинь. Монахи и монахини-затворницы находились под руководством аббатисы, которая непременно должна была быть вдовой, то есть женщиной, познавшей мужчину; такая женщина была наделена правом осуществлять руководство сразу несколькими дюжинами лиц противоположного пола.
Словно утонченная субстанция, полученная неведомым алхимиком, куртуазная любовь, несомненно, явилась продуктом соединения различных материй, произошедшего на основе христианского феодализма, впитанного опаляемой солнцем и овеваемой ветрами землей юга и претерпевшего изменения при дворах тамошних сеньоров. Среди этих материй и мистическая драма любви Бернара Клер- восского, утверждавшего в своих проповедях, что «мера любви заключена в любви без меры», и восточная роскошь, пришедшая из Испании и увиденная во время Крестовых походов, и чувство греховности в христианской культуре, ведущее к восхвалению аскетической жизни; это и продолжительное отсутствие мужей, отправившихся в Крестовый поход, и повышение роли женщины, оставшейся дома и получившей в свое распоряжение огромные владения, и притягательность и одновременно боязнь земель, лежащих за далекими морями, откуда везут дурманящие своими ароматами пряности, и тяга к торговле для скорейшего и верного обогащения, для обретения благосостояния и почета, и музыкальные изыски лимузенских монахов, и музыкальные инструменты, привезенные очаровательными пленни- цами-мусульманками... Разного рода влияния должны были сыграть свою роль, внести свою лепту, чтобы в результате прозвучал гармоничный, неслыханный прежде аккорд, получивший за свое совершенство название fin’amor (букв.: «изысканная», «истинная», «утонченная любовь»), fin’amor подобна острому концу меча, которым посвящают в рыцари молодого оруженосца, изысканна, словно легкий восточный шелк, в который закутываются очаровательные мусульманки, чиста, словно совершенная любовь, соединяющая тех, кто любит телом и душой, любит той любовью, которая сама есть Бог. Ибо, если верить святому Иоанну, наиболее почитаемому - в соответствии с новыми тенденциями в христианстве - евангелисту, «Бог есть Любовь», даже когда любовь эта, приходя к своему завершению, оказывается вполне плотской.
Куртуазность в эпоху средневековья | Понятие куртуазности | Куртуазность как основа рыцарской культуры
Рассказ о самом понятии "куртуазности", про куртуазность как основу рыцарской культуры, о куртуазной любви, куртуазной литературе и о рыцарских боях за девушек.
Эпоха средневековья ознаменовалась сильнейшими изменениями в общественных отношениях, приходом на смену рабовладельческому строю феодализма, главенством Церкви и другими событиями, поэтому этот период часто называют одним из самых мрачных в истории.
Однако, именно в это время (XII—XIII вв.) окончательно сформировалась рыцарская культура. А основой рыцарского поведения стала куртуазность, своеобразный кодекс хорошего тона.
В своей работе я постараюсь дать определение куртуазности и выявить основные черты куртуазной любви.
Рассмотрим понятие "куртуазность" более подробно.
1. Понятие куртуазности
Куртуазность (от courtois — учтивый, рыцарский) - это средневековая концепция любви, согласно которой отношения между влюбленным и его Дамой подобны отношениям между вассалом и его господином. Впоследствии куртуазностью стали руководствоваться не только во взаимоотношениях с женщинами из благородного общества, но и в отношениях с мужчинами.
В более общем смысле, куртуазность - это правила хорошего тона, хорошие манеры. Можно сказать, что куртуазность - это некое подобие, а точнее зачатки современной этики и морали.
2. Куртуазность как основа рыцарской культуры
Благодаря крестовым походам, в VIII веке начинает возникать новое сословие - рыцарство. К XII веку рыцарская культура переживает свой расцвет. В этот период выработанные веками собственные традиции и этические нормы, особое мировоззрение формулируются в особом кодексе рыцаря.
Если в раннем средневековье рыцарские ценности имели в основном военно-героический характер, то к XII столетию им на смену приходят рыцарские идеалы, не связанные с честью господина или страны, а связанные с образом Прекрасной Дамы (возлюбленной рыцаря).
В основе кодекса рыцарского благородства лежит куртуазность. Это значит, что настоящий рыцарь должен быть не только храбрым, но и вежливым, учтивым, воспитанным, грамотным. Должен уметь слагать стихи в честь дамы и проявлять галантность. Тонко чувствовать и трепетать при виде своей возлюбленной.
2.1 Куртуазная любовь
С тех самых пор я ваш навеки стал,
И ваша воля — для меня закон.
Чтоб вам почет повсюду воздавали,
Лишь вы одна — похвал моих предмет.
Гильом де Кабестань
Такой кодекс рыцарского благородства ознаменовал зарождение новой формы отношений между женщиной и мужчиной. Ее называют "куртуазная любовь". Современники ее называли "fine amour", т. е. "утонченная любовь".
Как правило, это любовь неженатого мужчины (юноши) к замужней женщине (или женщине высшего сословия, возможно, жене сеньора). Пылкий юноша томится в любви и делает вид, что во всем подчиняется избраннице, отдавая свою свободу ей ради достижения своей цели. Однако, дама принадлежит уже своему мужу и, если она будет замечена в нарушении правил поведения, то ее вместе с сообщником могут подвергнуть суровому наказанию.
Причем зачастую настоящих чувств ни у рыцаря, ни у дамы и в помине не было, и отношения напоминали опасную игру, в которой главное не результат (достижение благосклонности Дамы), а переживание и ожидание. То есть игра ради игры.
Рыцарь совершает свои подвиги во имя дамы сердца, чтобы прославить ее имя через свое и добиться ее расположения. Обязательным условием такой любви является непреодолимая преграда. Именно поэтому в качестве своей избранницы рыцари выбирали замужних дам или дам, стоящих выше на сословной лестнице.
Стремление к Даме бесконечно: целью куртуазной любви является не обладание объектом поклонения, а трудное, но радостное духовное совершенствование мужчины.
2.2 Рыцарские турниры
В средние века излюбленными развлечениями были поединки. Это были роскошные зрелища, на которые собирались толпы народа, в том числе и знатные дамы. Как правило, это были поединки конных рыцарей в доспехах, суть которых заключалась в том, чтобы выбить противника из седла затупленным копьем.
Победа в таком турнире сулила рыцарю расположение его дамы. Подаренная улыбка, ленточка по окончании турнира было безмерным счастьем для влюбленного.
2.3 Куртуазная литература
Рыцарские нравы и куртуазная любовь нашли отражение в средневековой литературе и музыке. И, наряду с церковно-христианскими строгими произведениями и патриотическим эпосом о древних героях, стали появляться романы о рыцарской любви с обязательным культом дамы (например, "Тристан и Изольда" Готфрида Страсбургского).
Героические патриотические произведения, где герой отстаивал честь рода, господина или страны уступили место романтическим. В центре куртуазного романа стоит героическая личность — мудрый, утонченный и галантный рыцарь, совершающий в далеких полусказочных странах небывалые подвиги во славу своей дамы. Рыцарская литература не отражала действительность, а воплощала лишь идеальные представления о рыцаре. Рыцарь сражался с драконами, колдунами, великанами и феями и другими мифическими существами.
Создателями же куртуазной поэзии считаются трубадуры (поэты и певцы), в Германии - миннезингеры. Первым трубадуром считается Гильем Аквитанский.
Стихи трубадуров посвящались рыцарским доблестям, но главная тема - куртуазная любовь, от которой герой страдает, но не откладывает попыток добиться своей избранницы.
Многие стихи трубадуры перекладывали на музыку (баллады) и зачастую исполняли сами.
Наиболее известными произведения куртуазной литературы были "Артурианский цикл", "Роман о Розе" Гильома де Лориса и другие.
В Италии в 13-14 вв. идеи куртуазной любви получили свое наивысшее воплощение в сонетах Франческо Петрарки к Лауре.
Таким образом, центральное место в творчестве трубадуров занимала та "утонченная любовь" с куртуазными ценностями: героическая личность, куртуазное поведение и радость от куртуазного служения.
В 14 в. куртуазная поэзия уступает место литературе, становясь все больше объектом насмешек и пародий.
Заключение
Таким образом, понятие куртуазности тесно связано с идеалами средневекового рыцарства. Идеалы благородства и верности, самоотверженности и бескорыстия, обходительности с женщинами оказали огромное влияние на людей той эпохи и не утратили своего значения и в наши дни.
Куртуазная личность - это "человек чести". Рыцарь, обладающий всеми мыслимыми добродетелями, такими, как: великодушие, вежливость, отвага, привлекательность и красноречие, утонченность и изысканность, проницательность и скромность.
Идеи куртуазной любви нашли свое отражение в литературе в виде стихов и баллад трубадуров и рыцарских романов.
И, несмотря на то, что со временем куртуазность стала объектом насмешек и пародий, она продолжает занимать молодые умы и в наше время. Ибо соблюдение этикета, галантное и учтивое отношение к женщинам, пожилым людям - это признак если и не рыцарской личности в современном мире, то, по крайней мере, показатель культурного развития и воспитания.
Куртуазность - это своеобразный свод правил поведения, изобретенный еще во времена Средневековья. Его должен был изучить каждый придворный, мечтавший добиться успеха, иметь хорошую репутацию. Изначально данная система регулировала в основном взаимоотношения представителей противоположных полов, но постепенно понятие расширилось. Итак, что же скрывает загадочное слово «куртуазность», что подразумевалось под ним тогда и сейчас?
Куртуазность - это кодекс хорошего тона
Классическое Средневековье - период, когда рабовладельческий строй окончательно сменила феодальная система. Также главенствующую роль стала играть Церковь, активно вмешивающаяся в мирские дела. Именно тогда завершилось формирование произошло это приблизительно к началу 13 столетия.
Куртуазность - это кодекс хорошего тона, следовать которому были в те времена обязаны все рыцари и прекрасные дамы. Постепенно своеобразный свод «законов» дополнялся и расширялся, обзаводился все новыми и новыми правилами, многие из которых считаются актуальными и в наши дни.
Понятие
Куртуазность - это понятие, произошедшее от французского слова «courtois», которое переводится как «рыцарский», «учтивый». Изначально эта система представляла собой своеобразную концепцию любви. Она устанавливала правила, согласно которым развивались отношения между рыцарем и его дамой сердца. Считалось, что влюбленный мужчина должен вести себя со своей избранницей примерно так, как вассал ведет себя с господином.
Конечно же, куртуазность - это не только любовная концепция. Постепенно эта система стала регулировать также и взаимоотношения мужчин друг с другом. Затем она и вовсе превратилась в свод правил хорошего тона. В связи с этим куртуазность многие историки считают зачатком морали и этики, которыми руководствуются в своих поступках современные люди.
Куртуазность - оплот рыцарской культуры
Крестовые походы постепенно привели к тому, что стало зарождаться новое сословие - рыцарство. Приблизительно к 12 веку для его представителей наступили золотые дни. Именно в это время и появился уникальный кодекс рыцаря, в котором нашли отражение традиции и нормы этики, к которым человечество пришло за века.
Именно в 12 столетии впервые заговорили о рыцарских идеалах, которые не имеют отношения к процветанию страны, чести господина. Куртуазность в эпоху Средневековья превозносила образ Прекрасной Дамы. Разумеется, у каждого рыцаря непременно должна была быть возлюбленная.
Постепенно человечество пришло и к тому, что от рыцаря требуются не только храбрость и готовность отдать жизнь ради интересов государства. Также стали цениться и другие качества: учтивость, вежливость, воспитанность. Куртуазность - свод законов, утверждавших, что представитель этого сословия должен быть грамотным, уметь слагать вирши, прославляющие красоту избранницы. Помимо этого, рыцарь обязан тонко чувствовать и проявлять галантность.
Куртуазная любовь
О чем еще следует рассказать, определяя значение и толкование термина «куртуазность»? Конечно же, о куртуазной любви - уникальной форме взаимоотношений противоположных полов. Утонченная любовь - определение, которое давали ей современники.
Под куртуазной любовью в основном подразумевался роман замужней дамы и холостого юноши. Нередко женщины принадлежали к более высокому сословию, чем их избранники, приветствовались и романы с супругами собственного сеньора. От юноши требовалось изображать любовное томление, выполнять все прихоти дамы, вручить ей свою свободу.
Нередко женщина и мужчина не были даже увлечены друг другом, а всего лишь играли в опасную игру. Конечно же, от рыцарей ожидались и красивые подвиги, посвященные избраннице, которые позволяли ему завоевать ее расположение. Считалось, что необходима преграда, которая мешает влюбленным соединиться, поэтому юноши предпочитали играть в эту игру с замужними женщинами. Интересно, что вовсе не близость была главной целью куртуазной любви, игроки наслаждались самим процессом завоевания.
Куртуазная литература
Что такое «куртуазный роман»? Это произведение, главным героем которого непременно становился галантный и утонченный рыцарь. Герой совершает славные подвиги в честь своей дамы сердца, путешествует в полусказочных странах. Конечно же, подобная литература не имела ничего общего с действительностью, она позволяла ознакомиться лишь с идеальными представлениями об образе рыцаря, всегда готового победить ведьм, великанов, драконов. К примеру, можно вспомнить о романе «Тристан и Изольда», который полностью соответствует духу того времени.
Нельзя не упомянуть и куртуазную поэзию, которая была создана трубадурами. Любимой темой странствующих певцов, конечно же, оставалась куртуазная любовь. Персонажи всегда готовы были на любые жертвы для того, чтобы завоевать свою даму, привлечь к себе ее внимание. Невозможно забыть и о сонетах, которые Франческо Петрарка посвятил прекрасной Лауре, в которую был влюблен на протяжении всей жизни.
Наши дни
Куртуазность поведения в наши дни нередко вызывает насмешку, становится объектом пародий. Однако и жители современного мира согласны с тем, что необходимо проявлять учтивость и галантность по отношению к пожилым людям, женщинам, помнить о соблюдении правил этикета. Все это до сих пор считается показателем культурного развития, пусть в наши дни уже и не существует культа Прекрасной Дамы и
Какие существуют синонимы
Итак, какие же слова способны без ущерба для смысла заменить собой термин «куртуазность»? Синоним, который идеально подходит в данном случае, - учтивость. Неудивительно, ведь именно от этого слова произошло название кодекса, зародившегося во времена Средневековья. Конечно же, учтивость - далеко не единственный синоним, который можно смело использовать вместо этого понятия. К примеру, похожее значение имеют следующие слова: обходительность, манерность, любезность, деликатность, вежливость.
amour courtois от courtois - учтивый, рыцарский), система правил поведения при дворе или набор качеств, которыми должен обладать придворный в Средние века - раннее Новое время . В Средние века куртуазность касалась, прежде всего, правил поведения по отношению к женщине и выражалась в куртуазной любви. Эта средневековая концепция любви , согласно которой отношения между влюблённым и его Дамой подобны отношениям между вассалом и его господином , оказала значительное влияние на всю европейскую культуру вплоть до настоящего времени. Впервые понятие «куртуазная любовь» встречается в конце XI века в поэзии трубадуров при дворе владетельных синьоров Аквитании и Прованса . Однако к началу раннего Нового времени, к моменту появления «профессиональных» придворных понятие куртуазность стало включать в себя «вежливость », «учтивость » и правила их выражения по отношению как к женщинам, так и мужчинам. Сюда входили правила приветствия, обращения к даме или кавалеру, ведения разговора, приглашения на танец, поведения в танце, прощания. Владение собой, своими поступками, словами - один из признаков куртуазности.Современная практика употребления слова «куртуазность» носит скорее иронический характер, и подразумевает фанатичное, часто - за гранью здравого смысла, следование правилам и манерам «высокого стиля» поведения.
См. также
Напишите отзыв о статье "Куртуазность"
Ссылки
- Дюби Ж. Куртуазная любовь и перемены в положении женщин во Франции XII в. / Пер. с фр. Е. Ю. Симакова // Одиссей. Человек в истории. 1990. - М., 1990. - С. 90-96
- Смолицкая О. В. // Словарь средневековой культуры. - М., 2003. - С. 253-255
- в Энциклопедии Кирилла и Мефодия .
Отрывок, характеризующий Куртуазность
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.– 3ак"ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.
Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
