В произведение Толстого "Гадюка" рассказывается о жизни одной девушки. Автор описывает несколько циклов: ее проживание в родительском доме, жизнь во время войны и жизнь после войны. Основным действующим лицом произведения является дочь купца Зотова Ольга Вячеславовна.
В одну из ночей на их дом было совершено нападение. Родителей девушки убили, а в доме устроили пожар. Ее чудом успели спасти. Несмотря на столь сложные события, девушка умудрилась увидеть и запомнить убийцу. Им оказался Валентин Брыкин. После этого Ольга проходила лечение в больнице, там она знакомится с Емельяновым, который был командиром красных. Позднее на девушку совершают донос и ее сажают в тюрьму. Красные вплотную подошли к городу и всех заключенных расстреливали. В Ольгу стрелял Валентин. Но ее успел спасти Емельянов и отправить к надежному врачу.
Зотова влюбляется в кавалериста и отправляется за ним на войну. Емельянов и еще пара солдат погибают, когда убирают заграждение с моста. Ольга решает продолжить дело своего убитого возлюбленного. В итоге этой деятельности она получает ранение. После того, как девушка оправилась, она вернулась на войну и пробыла там до ее окончания.
После того, как война была окончена, Зотова искала себе должность, связанную с документацией. Так как она была совсем молода - ей было только двадцать лет, девушке нужно было начинать жизнь заново. Проживая в коммунальной квартире, она была вынуждена терпеть то, как над ней издевались соседи и коллеги по работе. Между собой они называли ее гадюка. По прошествии некоторого времени Ольга снова влюбилась в директора махорочного треста. Однако, нашлись те, кто завидовал Зотовой. Они оклеветали девушку перед ее избранником, и он расстался с ней.
Позже мужчина женится на соседке, которая оказывается ужасной скандалисткой. Однажды она специально наведалась к Ольге и показала ей свидетельство о браке. Вне себя от гнева Зотова сделала выстрел в лицо своей сопернице и сама же пошла сдаваться в милицию. Там, она призналась в содеянном и пыталась покончить с собой, но ей не дали этого сделать. Произведение заканчивается судом девушки. Но автор дает возможность читателям самим вынести ей приговор.
Картинка или рисунок Гадюка
Другие пересказы для читательского дневника
- Краткое содержание Шукшин Стёпка
Герой данного рассказа – молодой парень, которого зовут Степка, и который вернулся из тюрьмы в родную семью. Действие рассказа происходит весной в деревне. Когда Степка встретил отца, тот спросил его, вышла ли из него дурь
- Краткое содержание Глазами клоуна Белль
Шестидесятые годы 20 века. Бонн. Ганс Шнир - актер комического жанра, от его имени идет повествование в романе Генриха Белла Глазами клоуна. У молодого человека (возраст его 28 лет) непростые времена. Его первая любовь
- Краткое содержание оперы Вольный стрелок Вебера
Наступил праздник стрелков. Сельчане начали поздравлять победителя состязаний Килиана. Егерь по имени Макс не смог попасть в мишень ни разу и стал посмешищем. От злости Макс лезет с кулаками к Килиану
- Краткое содержание Идеальный муж Уайльд
Начало 1890-х годов. Лондон. На протяжении двух суток действие происходит в шикарном классическом особняке Чилтернов и в квартире лорда Горинга.
В двух словах: Драматическая история купеческой дочери, которая, став смелым борцом кавалерийского эскадрона Красной Армии, так и не смогла найти себя в мирной жизни.
Ольга Вячеславовна Зотова, дочь купца второй гильдии, старообрядца Зотова, жила в Казани. Однажды ночью к Зотовым проникли грабители, убили родителей, подожгли дом. Раненую Ольгу успели спасти. Она помнила, что одним из убийц её родителей был бывший гимназист Валька Брыкин.
Ольгу отправили в госпиталь, где она лежала вместе с ранеными красноармейцами. Она познакомилась с красным командиром Емельяновым. Вскоре город захватили белочехи, Ольгу по доносу Вальки посадили в тюрьму. В тюрьме её продержали два месяца. При подходе к городу красных всех заключённых расстреляли, в Ольгу стрелял сам Валька. «Ольга Вячеславовна действительно была живуча, как гадюка», - полумёртвую среди убитых её нашёл кавалерист Емельянов и спас, найдя «старорежимного профессора» медицины.
Ольга влюбилась в Емельянова и пошла за ним на войну. Она была зачислена бойцом кавалерийского эскадрона в его полк в должности вестового: никто из бойцов не поверил бы, узнав, что Зотова - девица.
И как чёрт она была красива: молодые кавалеристы крутили носами, задумывались матёрые, когда Зотова, тонкая и высокая, с тёмной ладной шапочкой волос, <…> позванивая шпорами, проходила в махорочном дыму казармы.
Вскоре полк отправился в дерзкий рейд по врангелевским тылам, при выходе из рейда Емельянов и несколько коммунистов пошли на верную смерть, чтобы убрать заграждение с моста.
Дальнейший прорыв возглавила Ольга и была ранена. Выйдя из лазарета, она снова пошла воевать, скиталась по всей стране, пока война не кончилась. «За женщину её мало кто признавал, была уж очень тоща и зла, как гадюка».
После окончания войны Ольга стала «писчебумажной барышней» в учреждении. «В двадцать два года нужно было начинать третью жизнь». Соседи по коммунальной квартире и коллеги всячески издевались над ней и прозвали «гадюкой».
Так или иначе, Ольга Вячеславовна была предметом ежедневных пересудов, у жильцов закипали мелкие страсти, и не будь её - в квартире, пожалуй, стало бы совсем скучно.
Ольга влюбилась в директора Махорочного треста, но он резко отверг её из-за клеветы завистников и женился на смазливой секретарше Лялечке, её соседке. Та, возмущённая интересом Ольги к её новому мужу, пришла скандалить и показала свидетельство из ЗАГСа. Ольга не выдержала и схватилась за револьвер. «Из горла вырвался вопль… Ольга Вячеславовна выстрелила и - продолжала стрелять в это белое, заметавшееся перед ней лицо…». После этого она пришла в милицию, призналась в совершённом преступлении и хотела совершить самоубийство, но ей помешали.
/ / / Гадюка
Ольга Вячеславовна Зотова была прозвана гадюкой за свою живучесть. Когда ей было шестнадцать, ее дом сожгли, родителей убили, пытались порешить и ее саму, но только ранили. Она знала нападавших, один из них – Валька Брыкин – негодяй, ненавидимый даже своим отцом. Это – время революции.
В больнице она встречается с молодым солдатом и, даже не зная его имени, никак не может перестать о нем думать. Город занимают белогвардейцы. Зотова оказывается в тюрьме из-за доноса того же Вальки, который написал о ее будто бы дружеских отношениях с красными. Два месяца она проводит в тюрьме, а затем, во время вступления красноармейцев в город, в подвале тюрьмы ее вместе с остальными заключенными расстреливают, но она опять же не умирает. Ее, живую, обнаруживает тот самый солдат из больницы. Его зовут Дмитрий Васильевич Емельянов. Он командир эскадрона красных. Каждый день он навещает Ольгу Вячеславовну в больнице. Она выздоравливает, и Емельянов начинает учить ее верховой езде и владению шашкой.
Зотова становится настоящим солдатом. В эскадроне ее считают женой Дмитрия Васильевича. Но это не так. Во время одного рейда она встречается с Валькой Брыкиным и убивает его.
Любовь Ольги Вячеславовны и Дмитрия Васильевича крепнет с каждым днем. Но тут случается беда: во время страшного боя Емельянов погибает. Зотова вырывает у него красное знамя и эскадрон устремляется за ней. Она снова тяжело ранена, снова в лазарете. И опять остается жива, хотя жить больше незачем. Ольга Вячеславовна продолжает воевать, попадает во Владивосток. Там, в порту, местный морской лоцман, приняв ее за проститутку, накалывает ей на руке якорь как надежду на светлое будущее.
Гражданская война кончается. Зотова служит по разным учреждениям, не задерживаясь подолгу в одном и том же месте. Ее все боятся.
В квартире, где она живет, полной мелких служащий, по большей мере, ничего из себя не представляющих, ее ненавидят и боятся тоже. В том числе и некая Лялечка.
Ольга Вячеславовна абсолютно не следит за собой, но однажды в ней снова просыпается женщина. Она одевается по моде и в таком виде приходит на работу. Целый день никто не может отвести от нее взгляда, а вечером помзава начинает к ней приставать, но Зотова бьет его и уходит.
Скоро женские чувства дают о себе знать: Ольга Вячеславовна влюбляется, причем сильно, в старого военного, ныне служащего. Но ее соседка Лялечка «открывает ему глаза», рассказывая, будто во время войны Зотова жила со всем гарнизоном. Поэтому, когда Ольга Вячеславовна пытается признаться в любви, она встречает лишь ледяное презрение. Дома она не находит себе места, и тут раздается стук в дверь. На пороге – Лялечка, тычет ей в лицо удостоверение из ЗАГСа, говорит визгливым голосом о недостойности приставаний к женатому мужчине, кричит о том, что все знают о «венерических болезнях» Зотовой, оскорбляет ее.
Ольга Вячеславовна, ослепленная гневом, стреляет в Лялечку, всаживая в нее пулю за пулей. Очнувшись, она идет в отделение милиции и сдается.
Анализ повести «Гадюка». Предлагаю построить ассоциативный ряд к слову «гадюка»: ядовитый укус, змея, обновляет кожу, живучая, грациозная, страх, омерзение, немигающий взгляд, злобное шипение, гибкое тело, извивается, распрямляется неожиданно, с силой …
— Кто и при каких обстоятельствах называет Ольгу Зотову гадюкой или сравнивает её с этим земноводным? Есть ли для этого основания?
Емельянов: «Должен вам сказать, живучи вы, Ольга Вячеславовна, как гадюка». (После её второго «выживания» — расстрела её Валькой в тюремном подвале; основание —
особая живучесть.)
Автор: «За месяц обучения … вытянулась, как струна». (Внешнее сходство со змеёй.) «Ольга Вячеславовна положила ложку; лютая змея ужалила ей сердце, — помертвела, опустила глаза». (Во время привала молодая бабёнка угощала Емельянова борщом, выстирала его портянки. Метафора передаёт переживания героини, показывает чувство ревности; это уже не Ольга Вячеславовна названа змеёй, но метафора кажется не случайной.)
Губан: «Был один случай) когда к ней ночью в казарме подкатил браток, бездомный фронтовик с большими губами — «Губан» — и попросил у неё побаловаться. Но она с внезапным остервенением так ударила его рукояткой нагана в переносье, что братка увели в лазарет. Этот случай отбил охоту даже и думать о «Гадючке» … » («Гадючкой» её называет про себя видимо, не только Губан, но и другие братки.)
Причина — поражающая их злость и жестокость Ольги Зотовой. Но почему «Гадючка», а не «гадюка»? Возможно, Ольга нравилась Губану и другим бойцам. В этом слове, пожалуй, нет большой злости) а есть даже некое уважение к её недоступности и недоумение.)
Автор: «Здесь ни к чему были её ловкость, её безрассудная смелость, её гадючья злость». (После приезда в Москву Ольга Вячеславовна с трудом привыкает к новой жизни и работе. «Военная жестокость понемногу сходила с неё», там на фронте, всё было ясно, а-здесь она «никакими усилиями ума не могла определить степень пользы, которую приносила, переписывая бумажки»)
Сделаем вывод: при каких обстоятельствах и почему называют Ольгу Зотову «гадюкой»?
Емельянов сравнивает Ольгу с «гадюкой» за её «живучесть», в этом сравнении звучит скорее восхищение её выносливостью; автор тоже говорит о «живучести» героини, ещё он выделяет её «гадючью злость», но мы видим, что автор не считает Ольгу Вячеславовну злой от природы, он понимает и объясняет читателю причину её злости. Иное дело соседи, сослуживцы — они ненавидят её за то, что она не такая, как все, а Зотова ничего плохого им не делает — их злость беспочвенна.
Предлагаю ученикам поработать с текстом в парах и подготовить аргументы в пользу Ольги Зотовой: «Она же не такая!» Результатом работы в парах стали подобранные учениками аргументы. Эта работа даёт возможность ещё глубже проникнуть в идейное содержание произведения и понять характер и поступки главной героини повести.
«Девственно впечатлительна … » Ольга обострённо воспринимает окружающий мир. Сейчас к ней только во сне приходят картины из юности: «снежок на улицах», «обожание учителя русского языка», «чтение переводных романов», «новое платье к рождественским праздникам», запах цветов, замёрзших на тридцатиградусном морозе», «грустная тишина,
перезвон Великого поста, слабеющие снега … », «тревога весны», «сосны, луга, сияющая Волга, уходящая в беспредельные разливы».
Всё это видеть, чувствовать, хранить в памяти может только очень впечатлительный и тонко чувствующий человек. Слово «девственно» обозначает душевную чистоту, непорочность.
«Выплакала все слёзы, отпущенные ей на жизнь» — сильно переживает смерть родителей, страдает, очень их любит. «Душа покрылась рубцами, как заживлённая рана» — рубцы не только на теле, но и на душе, человек многое пережил, много испытал физической и душевной боли.
«Город весь разорили, всю Россию нашу разорите», — говорит Ольга Вячеславовна Емельянову. Очевидно, она умна, понимает суть происходящего, воспринимает это не только как личную беду, но и как трагедию всей страны.
«Мучила девичья гордость: о таком весь день думать!». Ольга — гордый человек, с чувством собственного достоинства. Это показывает и эпизод с Губаном, и с Педотти. «Она всё ещё верила в справедливость». Даже находясь в тюрьме, она верит в справедливость и сама готова жить по законам справедливости.
«Нежная улыбка ложилась на слабые губы». Она разговаривает с Емельяновым и нежно улыбается. Значит, в ней есть нежность.
«Мечталось ей построить благополучие: замужество, любовь, семью, прочный, счастливый дом … » Мечты Ольги чистые и светлые, это мечты любой нормальной девушки.
«Не могла преодолеть стыдливость … » Уже воюя, пройдя через многие испытания, многое повидав в жизни, Ольга Вячеславовна не утратила чувства стыдливости. «Так любила она этого человека…». «Олечка, сама того не понимая, силилась вся перелиться в него…», «страстная, невинная любовь Ольги Вячеславовны», «прошлое не забывалось, жила одиноко «. Ольга Зотова умеет по-настоящему, преданно любить. Это говорит о богатстве её натуры.
«Ольга Вячеславовна в часы заката любила бродить по городу, — вглядывалась в недоверчивые, мрачные лица людей». Наблюдательна и впечатлительна. «Ольга Вячеславовна сжимала кулачки — она не могла мириться с тишиной, семечками, банными вениками и огромными пустырями захолустья». Остро чувствует и понимает всё, что происходит вокруг, не может примириться с пошлостью, рутиной, разрушением всего.
Выбор учениками цитат из текста и их комментарий очень важны в ходе работы над образом не только для понимания характера и поступков героини, но и для воздействия на чувства детей, поскольку вся эта деятельность помогает учащимся выстроить свою систему духовно-нравственных ценностей. Они эмоционально комментируют текст, доказывая, что Ольга Вячеславовна «не такая», какой представляют и воспринимают её окружающие.
Анализ характера и поступков героини даёт возможность ученикам осознанно перейти к следующему этапу урока, на котором им предстоит разобраться в главном: что же заставило чистую, цельную, умную, впечатлительную, с высоким чувством собственного достоинства Ольгу Вячеславовну Зотову превратиться в грубого, резкого, озлобленного
и невероятно одинокого человека.
Предлагаю ученикам объяснить причины «гадючьей злости» Ольги Вячеславовны. Без труда ученики называют основные причины: смерть родителей от рук бандитов, свидетелем которой она стала, и попытка убить её саму; пребывание в тюрьме, в плену у белой контрразведки, и глубокое переживание всего, что она там видела и слышала; участие в Гражданской войне наравне с мужчинами, убийство ею людей во время боевых действий; гибель Емельянова, враждебное отношение к ней окружающих.
Спрашиваю: «Какая из причин является главной, заставившей Ольгу Вячеславовну изменить своё отношение к миру и людям?» Ученикам необходимо проследить, как рождается, крепнет в Ольге Вячеславовне злость и как в определённые минуты жизни эта злость то вытесняется из её сердца, то вновь заполняет его.
После смерти родителей Ольге «оставалось только плакать целыми днями от нестерпимой жалости … от страха — как теперь жить, от отчаяния перед этим неизвестным, что гремит и кричит и стреляет по ночам за окнами гостиницы. За эти дни она, должно быть, выплакала все слёзы, отпущенные ей на жизнь. Оборвалась её беспечная, бездумная молодость.
Душа покрылась рубцами, как заживлённая рана. Она ещё не знала, сколько таилось в ней мрачных и страстных сил». «Душа покрылась рубцами» от горя. Но ведь это ещё не значит, что пережитое обязательно озлобит человека, но может произойти именно так, ведь в каждой душе до поры до времени могут таиться «мрачные силы». Всё зависит от обстоятельств – даст ли жизнь повод для того, чтобы мрачные силы взяли верх над добротой и человечностью.
Учащиеся отмечают, что главным событием, повлиявшим на мировоззрение и нравственные ценности Ольги, стало её пребывание в тюрьме, а более конкретно — пытка, издевательство над «человеком в очках».
Примерами из текста ученики подтверждают, что именно во время этой пытки, происходящей за стеной камеры Ольги, она стала другой, «гадючья злость» захватила её сердце: «Эта ночь, когда человек мучил человека, закрыла тьмой всю её робкую надежду на справедливость.
Но страстная душа Ольги Вячеславовны не могла быть в безмолвии, в бездействии. И после чёрных дней, когда едва не помутился разум, она, расхаживая по диагонали камеры, нашла спасение: ненависть, мщение.
Ненависть, мщение! О, только бы выйти отсюда!» Это момент рождения «гадючьей злости» В душе Ольги Зотовой, ненависть и желание мстить наполняют сердце.
Жизнь создаёт условия для того, чтобы злость развивалась и крепла. Ольга Вячеславовна вместе с Емельяновым оказывается на фронте. Вот и возможность выплеснуть всю ненависть и злость. Прошлая жизнь осталась на дальнем берегу». «жизнь грубая и страстная захлестнула её мутными волнами».
«Ольга Вячеславовна так это и приняла: бешеная борьба … ненависть во всю волю души, корка хлеба на сегодня и дикая тревога ещё не изведанной любви — это жизнь». Она была одинока, но неожиданная встреча с Емельяновым вселила в её сердце любовь и желание быть там, где он, пусть это даже война.
Зотова повезла пакет в дивизию. Наткнулась на разъезд. За ней гонятся. Она убивает Вальку и усатого. И хотя слёзы душили её после этого убийства (женская, человеческая природа не терпит насилия), но чувство мести было удовлетворено.
После гибели Емельянова для Ольги «потянулись … тяжёлые и смутные дни. Долгое время она валялась по лазаретам, эвакуировалась на гнилых теплушках, замерзала под шинелишкой, умирала с голоду. Люди были незнакомые, чужие, злые, для всех она была номер такой-то по лазаретной ведомости, во всём свете — никого близкого. Жить было тошно и мрачно … » Зло вокруг, никого близкого, для всех ты всего лишь номер, не человек с именем и судьбой, мыслями и чувствами.
Разве может в такой обстановке злость, поселившаяся в сердце, исчезнуть? Ольга снова воюет в Сибири. «Снега, сосны, дымы костров, знакомый звук железных бичей боя, стужа, сгоревшие сёла, кровавые пятна на снегу, тысячи, тысячи трупов…». «За женщину её мало кто признавал, была уж очень тоща и зла, как гадюка».
Злость продолжает крепнуть в сердце Ольги Зотовой, на войне для злобы и ненависти есть выход: здесь надо убивать. И она убивает. Слёзы уже не душат, как после первого убийства. Да и на женщину она уже мало похожа.
Война закончилась. Надо учиться жить без войны. «В двадцать два года нужно было начинать третью жизнь». «Здесь ни к чему были её ловкость, её безрассудная смелость. её гадючья злость». «Жила одиноко сурово. Но военная жестокость понемногу сходила с неё».
Вот и пришло время для избавления от «гадючьей злости». И Ольга готова к этому. Даже «кожу сбросила» — надела платье, чулки, туфли, сделала причёску … Перед сослуживцами предстала красавицей. Все увидели женщину.
Но людская злоба не позволила Ольге Зотовой изжить в себе «гадюку». Отказала начальнику — злоба сослуживцев. кличка «гадюка». Соседи переполнены злобой: подсматривают в замочную скважину, как будто в её жизнь, предлагают травить её йодоформом, сыпать ей в постель волосы от щетки, замолкают или расходятся при её появлении, обсуждают грязные сплетни о ней. Она и для них — «гадюка».
А тут ещё и вспыхнувшая в очерствевшем, казалось, сердце любовь к хозяйственному директору Махорочного треста. Её признание в любви и его брезгливое «мне про вас говорят со всех сторон». И снова «одна, одна в дикой враждебной жизни. одинока, как в минуту смерти, не нужна никому».
Сама не заметила, как в руках оказался пистолет. И она убила бы себя. Не было больше сил и желания жить. Чтобы жить, надо снова взращивать в себе «гадюку», а она этого уже не хотела.
Последний приступ дикой злости захлестнул её, когда в её комнату вошла Сонечка Варенцова и произнесла страшные для Ольги Вячеславовны слова: « …вот удостоверение из загса … Все знают, что вы с венерическими болезнями … И вы с ним намерены делать карьеру … Да ещё через моего законного мужа! Вы — сволочь! .. »
За что её так? Ведь она никого не трогала, никому не желала и не делала плохого! «И вот волна знакомой дикой ненависти подкатила, стиснула горло, все мускулы напряглись, как сталь … Из горла вырвался вопль … Ольга Вячеславовна выстрелила и продолжала стрелять в это белое, заметавшееся перед ней лицо … » Снова наружу выплеснулась «гадючья злость». А дальше – явка в милицию и слова: «Я должна умереть».
Перед нами не «гадюка», а человек, понимающий весь ужас совершённого и глубоко переживающий.
После чтения и анализа эпизодов отмечаю, что ученики очень точно проследили все этапы развития в героине «гадючьей злости» и что всё это ещё раз подтверждает, что Ольга Вячеславовна Зотова не злобна от природы, что вся её злость рождена условиями её жизни.
Далее рассказываю ученикам о том. что в энциклопедии «Жизнь животных» прочитала такие слова: «Гадюки миролюбивы, они никогда первыми не нападают на человека, в минуту опасности стараются скрыться. Только тогда они кусают человека, когда на них наступают или суют руки в их убежище».
На Ольгу Вячеславовну — «гадюку» — не просто наступают, её топчут ногами, безжалостно и грубо, «суют руки в её убежище» — вторгаются в её жизнь.
Вот почему «волна знакомой дикой ненависти подкатила, стиснула горло». Вот почему «все мускулы напряглись, как сталь». Так гадюка неожиданно и стремительно кусает тех, от кого она раньше, в минуту опасности, пряталась в своём мире, в своей комнате … А сейчас, по гадючьему инстинкту. она кусает того, кто наступает на её сердце. её душу. на её человеческое достоинство.
«Только ли в душе Ольги Вячеславовны есть место для злости?»
На предыдущих этапах урока ученики не раз говорили о проявлении зла по отношению к Ольге Вячеславовне со стороны окружающих. Вспомним об этом ещё раз: злость и ненависть соседей, злобное отношение сослуживцев, злость офицеров и солдат, пытавших и расстреливавших пленных, злоба Вальки, убившего родителей Ольги и пытавшегося убить её второй раз, злоба и ненависть к врагам революции Емельянова …
5 (100%) 2 votesТекущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]
Алексей Толстой
ГАДЮКА
1
Когда появлялась Ольга Вячеславовна, в ситцевом халатике, непричесанная и мрачная, – на кухне все замолкали, только хозяйственно прочищенные, полные керосина и скрытой ярости, шипели примусы. От Ольги Вячеславовны исходила какая-то опасность. Один из жильцов сказал про нее:
– Бывают такие стервы со взведенным курком… От них подальше, голубчики…
С кружкой и зубной щеткой, подпоясанная мохнатым полотенцем, Ольга Вячеславовна подходила к раковине и мылась, окатывая из-под крана темноволосую стриженую голову. Когда на кухне бывали только женщины, она спускала до пояса халат и мыла плечи, едва развитые, как у подростка, груди с коричневыми сосками. Встав на табуретку, мыла красивые и сильные ноги. Тогда можно было увидеть на ляжке у нее длинный поперечный рубец, на спине, выше лопатки, розово-блестящее углубление – выходной след пули, на правой руке у плеча – небольшую синеватую татуировку. Тело у нее было стройное, смуглое, золотистого оттенка.
Все эти подробности хорошо были изучены женщинами, населявшими одну из многочисленных квартир большого дома в Зарядье. Портниха Марья Афанасьевна, всеми печенками ненавидевшая Ольгу Вячеславовну, называла ее «клейменая». Роза Абрамовна Безикович, безработная, – муж ее проживал в сибирских тундрах, – буквально чувствовала себя худо при виде Ольги Вячеславовны. Третья женщина, Соня Варенцова, или, как ее все звали, Лялечка, – премиленькая девица, служившая в Махорочном тресте, – уходила из кухни, заслышав шаги Ольги Вячеславовны, бросала гудевший примус… И хорошо, что к ней симпатично относились и Марья Афанасьевна и Роза Абрамовна, – иначе бы кушать Лялечке чуть не каждый день пригоревшую кашку.
Вымывшись, Ольга Вячеславовна взглядывала на женщин темными, «дикими» глазами и уходила к себе в комнату в конце коридора. Примуса у нее не было, и как она питалась поутру – в квартире не понимали. Жилец Владимир Львович Понизовский, бывший офицер, теперь посредник по купле-продаже антиквариата, уверял, что Ольга Вячеславовна поутру пьет шестидесятиградусный коньяк. Все могло статься. Вернее – примус у нее был, но она от человеконенавистничества пользовалась им у себя в комнате, покуда распоряжением правления жилтоварищества это не было запрещено. Управдом Журавлев, пригрозив Ольге Вячеславовне судом и выселением, если еще повторится это «антипожарное безобразие», едва не был убит: она швырнула в него горящим примусом, – хорошо, что он увернулся, – и «покрыла матом», какого он отродясь не слыхал даже и в праздник на улице. Конечно, керосинка пропала.
В половине десятого Ольга Вячеславовна уходила. По дороге, вероятно, покупала бутерброд с какой-нибудь «собачьей радостью» и пила чай на службе. Возвращалась в неопределенное время. Мужчины у нее никогда не бывали.
Осмотр ее комнаты в замочную скважину не удовлетворял любопытства: голые стены – ни фотографий, ни открыток, только револьверчик над кроватью. Мебели – пять предметов: два стула, комод, железная койка и стол у окна. В комнате иногда бывало прибрано, шторка на окне поднята, зеркальце, гребень, два-три пузырька в порядке на облупленном комоде, на столе стопка книг и даже какой-нибудь цветок в полубутылке из-под сливок. Иногда же до ночи все находилось в кошмарнейшем беспорядке: на постели, казалось, бились и метались, весь пол в окурках, посреди комнаты – горшок. Роза Абрамовна охала слабым голосом:
– Это какой-то демобилизованный солдат; ну разве это женщина?
Жилец Петр Семенович Морш, служащий из Медснабторга, холостяк с установившимися привычками, однажды посоветовал, хихикая и блестя черепом, выкурить Ольгу Вячеславовну при помощи вдутия через бумажную трубку в замочную скважину граммов десяти йодоформу: «Живое существо не может вынести атмосферы, отравленной йодоформом». Но этот план не был приведен в исполнение – побоялись.
Так или иначе, Ольга Вячеславовна была предметом ежедневных пересудов, у жильцов закипали мелкие страсти, и не будь ее – в квартире, пожалуй, стало бы совсем скучно. Все же в глубь ее жизни ни один любопытный глаз проникнуть не мог. Даже постоянный трепет перед ней безобиднейшей Сонечки Варенцовой оставался тайной.
Лялечку допрашивали, она трясла кудрями, путала что-то, сбивалась на мелочи. Лялечке, если бы не носик, быть бы давно звездой экрана. «В Париже из вашего носа, – говорила ей Роза Абрамовна, – сделают конфету… Да вот, поедешь тут в Париж, ах, бог мой!..» На это Соня Варенцова только усмехалась, розовели щеки, жадной мечтой подергивались голубые глазки… Петр Семенович Морш выразился про нее: «Ничего девочка, но дура…» Неправда! Лялечкина сила и была в том, чтобы казаться дурой, и то, что в девятнадцать лет она так безошибочно нашла свой стиль, указывало на ее скрытый и практический ум. Она очень нравилась пожилым, переутомленным работой мужчинам, ответственным работникам, хозяйственникам. Она возбуждала из забытых глубин души улыбку нежности. Ее хотелось взять на колени и, раскачиваясь, забыть грохот и вонь города, цифры и бумажный шелест канцелярии. Когда она, платочком вытерев носик, пряменько садилась за пишущую машинку, в угрюмых помещениях Махорочного треста на грязных обоях расцветала весна. Все это ей было хорошо известно. Она была безобидна; и действительно, если Ольга Вячеславовна ненавидела ее, значит тут скрывалась какая-то тайна…
В воскресенье, в половине девятого, как обычно, скрипнула дверь в конце коридора, Соня Варенцова Уронила блюдечко, тихо ахнула и помчалась из кухни. Было слышно, как она затворилась на ключ и всхлипнула. В кухню вошла Ольга Вячеславовна. У рта ее, сжатого плотно, лежали две морщинки, высокие брови сдвинуты, цыганское худое лицо казалось больным. Полотенце изо всей силы стянуто на талии, тонкой, как у осы. Не поднимая ресниц, она открыла кран и стала мыться – набрызгала лужу на полу… «А кто будет подтирать? Мордой вот сунуть, чтобы подтерла», – хотела сказать и промолчала Марья Афанасьевна.
Вытерев мокрые волосы, Ольга Вячеславовна окинула темным взглядом кухню, женщин, вошедшего в это время с черного хода низенького Петра Семеновича Морша с куском ситного в руках, бутылкой молока и отвратительной, вечно дрожащей собачонкой. Сухие губы у него ядовито усмехнулись. Горбоносый, похожий на птицу, с полуседой бородкой и большими желтыми зубами, он воплощал в себе ничем не поколебимое «тэкс, тэкс, поживем – увидим…». Он любил приносить дурные вести. На кривых ногах его болтались грязнейшие панталоны, надеваемые им по утренним делам.
Затем Ольга Вячеславовна издала странный звук горлом, будто все переполнявшее ее вырвалось в этот не то клекот, не то обрывок горестного смеха.
– Черт знает что такое, – проговорила она низким голосом, перемахнула через плечо полотенце и ушла. У Петра Семеновича на пергаментном лице проступила удовлетворенная усмешечка.
– У нашего управдома с перепою внезапно открылось рвение к чистоте, сказал он, спуская на пол собачку. – Стоит внизу лестницы и утверждает, что лестница загажена моей собакой. «Это, – он говорит, – ее кало. Если ваша собака будет продолжать эти выступления на лестнице – возбужу судебное преследование». Я говорю: «Вы не правы, Журавлев, это не ее кало…» И так мы спорили, вместо того чтобы ему мести лестницу, а мне идти на службу. Такова русская действительность…
В это время в конце коридора опять послышалось: «Ах, это черт знает что!» – и хлопнула дверь. Женщины на кухне переглянулись. Петр Семенович ушел кушать чай и менять домашние брюки на воскресные. Часы-ходики на кухне показывали девять.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
В девять часов вечера в отделение милиции стремительно вошла женщина. Коричневая шапочка в виде шлема была надвинута у нее на глаза, высокий воротник пальто закрывал шею и подбородок; часть лица, которую можно было рассмотреть, казалась покрытой белой пудрой. Начальник отделения, вглядываясь, обнаружил, что это не пудра, а бледность, – в лице ее не было ни кровинки. Прижав грудь к краю закапанного чернилами стола, женщина сказала тихо, с каким-то раздирающим отчаянием:
– Идите на Псковский переулок… Там я натворила… и сама не знаю что… Я сейчас должна умереть…
Только в эту минуту начальник отделения заметил в ее посиневшем кулаке маленький револьвер – велодок. Начальник отделения перекинулся через стол, схватил женщину за кисть руки и вырвал опасную игрушку.
– А имеется у вас разрешение на ношение оружия? – для чего-то крикнул он. Женщина, закинув голову, так как ей мешала шляпа, продолжала бессмысленно глядеть на него. – Ваше имя, фамилия, адрес? – спросил он ее спокойнее.
– Ольга Вячеславовна Зотова…
2
Десять лет тому назад в Казани загорелся среди бела дня на Проломной дом купца второй гильдии, старообрядца Вячеслава Илларионовича Зотова. Пожарные обнаружили в первом этаже два трупа, связанные электрическими проводами: самого Зотова и его жены, и наверху – бесчувственное тело их дочери Ольги Вячеславовны, семнадцатилетней девицы, гимназистки. Ночная рубашка на ней была в клочьях, руки и шея изодраны ногтями; все вокруг указывало на отчаянную борьбу. Но бандиты, по-видимому, не справились с ней или, торопясь уходить, только пристукнули здесь же валявшейся гирькой на ремешке.
Дом отстоять не удалось, все зотовское имущество сгорело дотла. Ольгу Вячеславовну отнесли в госпиталь, ей пришлось вправить плечо, зашить кожу на голове. Несколько дней она пролежала без сознания. Первым впечатлением ее была боль, когда меняли повязку. Она увидела сидевшего на койке военного врача с добрыми очками. Тронутый ее красотой, доктор зашикал на нее, чтобы она не шевелилась. Она протянула к нему руку:
– Доктор, какие звери! – и залилась слезами.
Через несколько дней она сказала ему:
– Двоих не знаю – какие-то были в шинелях… Третьего знаю. Танцевала с ним… Валька, гимназист… Я слышала, как они убивали папу и маму… Хрустели кости… Доктор, зачем это было! Какие звери!
– Шш, шш, – испуганно шипел доктор, и глаза его были влажны за очками.
Олечку Зотову никто не навещал в госпитале – не такое было время, не до того: Россию раздирала гражданская война, прочное житье трещало и разваливалось, неистовой яростью дышали слова декретов – белых афишек, пестревших всюду, куда ни покосись прохожий. Олечке оставалось только плакать целыми днями от нестерпимой жалости (в ушах так и стоял страшный крик отца: «Не надо!», звериный вопль матери, никогда в жизни так не кричавшей), от страха – как теперь жить, от отчаяния перед этим неизвестным, что гремит и кричит и стреляет по ночам за окнами госпиталя.
За эти дни она, должно быть, выплакала все слезы, отпущенные ей на жизнь. Оборвалась ее беспечальная, бездумная молодость. Душа покрылась рубцами, как заживленная рана. Она еще не знала, сколько таилось в ней мрачных и страстных сил.
Однажды в коридоре на лавку рядом с ней сел человек с подвязанной рукой. Он был в больничном халате, подштанниках и шлепанцах, и все же горячее, веселое здоровье шло от него, как от железной печки. Едва слышно он насвистывал «Яблочко», пристукивая голыми пятками. Серые ястребиные глаза его не раз перекатывались в сторону красивой девушки. Загорелое широкое лицо, покрытое на скулах никогда не бритой бородкой, выражало беспечность и даже лень, только жестки, жестоки были ястребиные глаза.
– Из венерического? – спросил он равнодушно.
Олечка не поняла, потом вся залилась возмущением:
– Меня убивали, да не убили, вот почему я здесь. – Она отодвинулась, задышала, раздувая ноздри.
– Ах ты батюшки, вот так приключение! Должно быть, было за что. Или так – бандиты? А?
Олечка уставилась на него: как он мог так спрашивать, точно о самом обыкновенном, ради скуки…
– Да вы не слыхали, что ли, про нас? Зотовы, на Проломной?
– А, вот оно что! Помню… Ну, вы бой-девка, знаете, – не поддались… (Он наморщил лоб.) Этот народ надо в огне жечь, в котле кипятить, разве тогда чего-нибудь добьемся… Столько этого гнусного элемента вылезло – больше, чем мы думали, – руками разводим. Бедствие. (Холодные глаза его оглянули Олечку). Вот вы, конечно, революцию только так воспринимаете, через это насилие… А жалко. Сами-то из старообрядцев? В Бога верите? Ничего, это обойдется. (Он кулаком постукал о ручку дивана). Вот во что надо верить – в борьбу.
Олечка хотела ответить ему что-нибудь злое, безусловно справедливое, ото всей своей зотовской разоренности; но под его насмешливо-ожидающим взглядом все мысли поднялись и опали, не дойдя до языка.
Он сказал:
– То-то… А – горяча лошадка! Хороших русских кровей, с цыганщинкой… А то прожила бы как все, – жизнь просмотрела в окошко из-за фикуса… Скука.
– А это – веселее, что сейчас?
– А то не весело? Надо когда-нибудь ведь и погулять, не все же на счетах щелкать…
Олечка опять возмутилась, и опять ничего не сказалось, – передернула плечами: уж очень он был уверен… Только проворчала:
– Город весь разорили, всю Россию нашу разорите, бесстыдники…
– Эка штука – Россия… По всему миру собираемся на конях пройти… Кони с цепи сорвались, разве только у океана остановимся… Хочешь не хочешь – гуляй с нами.
Наклонившись к ней, он оскалился, диким весельем блеснули его зубы. У Олечки закружилась голова, будто когда-то она уже слышала такие слова, помнила этот оскал белых зубов, будто память вставала из тьмы ее крови, стародавние голоса поколений закричали: «На коней, гуляй, душа!..» Закружилась голова – и опять: сидит человек в халате с подвязанной рукой… Только – горячо стало сердцу, тревожно, – чем-то этот сероглазый стал близок… Она насупилась, отодвинулась в конец скамейки. А он, насвистывая, опять стал притопывать пяткой…
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Разговор был короткий – скуки ради в больничном коридоре. Человек посвистал и ушел. Ольга Вячеславовна даже имени его не узнала. Но когда на другой день она опять села на ту же скамейку, и оглянулась в глубь душного коридора, и старательно перебирала в мыслях, что ей нужно высказать убедительное, очень умное, чтобы сбить с него самоуверенность, и он все не шел, – вместо него ковыляли какие-то на костылях, – вдруг ей стало ясно, что она ужасно взволнована вчерашней встречей.
После этого она ждала, быть может, всего еще минутку, – слезы навернулись от обиды, что вот ждет, а ему и дела мало… Ушла, легла на койку, стала думать про него самое несправедливое, что только могло взбрести в голову. Но чем же, чем он взволновал ее?
Сильнее обиды мучило любопытство – хоть мельком еще взглянуть: да какой же он? Да и нет ничего в нем… Миллион таких дураков… Большевик, конечно… Разбойник… А глаза-то, глаза – наглые… И мучила девичья гордость: о таком весь день думать! Из-за такого сжимать пальцы!..
Ночью весь госпиталь был разбужен. Бегали доктора, санитары, волокли узлы. Сидели на койках испуганные больные. За окнами гремели колеса, раскатывалась бешеная ругань. В Казань входили чехи. Красные эвакуировались. Все, кто мог уйти, покинули госпиталь, Ольга Вячеславовна осталась, про нее не вспомнили.
На рассвете в больничном коридоре громыхали прикладами грудастые, чисто, по-заграничному, одетые чехи. Кого-то волокли, – срывающийся голос помощника заведующего завопил: «Я подневольный, я не большевик… Пустите, куда вы меня?..» Двое паралитиков подползли к окошку, выходящему во двор, сообщили шепотом: «В сарай повели вешать сердешного…»
Ольга Вячеславовна оделась, – на ней было казенное серенькое платье, – бинт на голове прикрыла белой косынкой. Над городом плыл праздничный звон колоколов. Занималась заря. Слышалась – то громче, то замирая – военная музыка входящих полков. Вдали за Волгой раскатывался удаляющийся гром пушек.
Ольга Вячеславовна вышла из палаты. На завороте в коридоре ее остановил патруль – два на низком ходу усатых чеха, пршикая и шипя, потребовали, чтобы она вернулась. «Я не пленница, я русская», – сверкая глазами, крикнула им Ольга Вячеславовна. Они засмеялись, протянули руки ущипнуть за щеку, за подбородок… Но не лезть же ей было грудью на два лезвия опущенных штыков. Она вернулась, раздувая ноздри, села на койку, от мелкой дрожи постукивала зубами.
Утром больные не получили чаю, начался ропот. В обеденный час чехи взяли пять человек ампутированных красноармейцев. Паралитики у окна сообщили, что сердешных повели в сарай. Затем в палату вошел русский офицер, высоко подтянутый ремнем, в широких, как крылья летучей мыши, галифе. Больные потянули на себя одеяла. Он оглядел койки, прищуренные глаза его остановились на Ольге Вячеславовне. «Зотова? – спросил он. Следуйте за мной…» Он точно летел на крыльях галифе, звонкие шпоры его наполняли чоканьем пустоту коридора.
Нужно было проходить через двор. В это время из подъезда, куда ее вели, вышел кудрявый юноша в русской вышитой рубашке, как-то мимолетом, надевая картуз, взглянул на нее и поторопился к воротам… Ольга Вячеславовна споткнулась… Ей показалось… Нет, этого не могло быть…
Она вошла в приемную и села у стола, глядя на военного с длинным, искривленным, как в дурном зеркале, лицом. Глядел и он на нее разноглазыми глазами.
– И вам не стыдно, дочери уважаемого в городе человека, интеллигентной девушке, связаться со сволочью? – услышала она его укоризненный голос, презрительно налегающий на гласные.
Она сделала усилие понять – что он говорит. Какая-то настойчивая мысль мешала ей сосредоточиться. Вздохнув, она сжала руки на коленях и принялась рассказывать все, что с ней случилось. Офицер медленно курил, навалившись на локоть. Она кончила. Он перевернул лист бумаги, – под ней лежала карандашная записочка.
– Наши сведения не совсем совпадают, – сказал он, задумчиво морща лоб. – Хотелось бы услышать от вас кое-что о вашей связи с местной организацией большевиков. Что? – Угол рта его пополз вверх, брови перекривились.
Ольга Вячеславовна со страхом наблюдала ужасающую асимметрию его чисто выбритого лица.
– Да вы… Я не понимаю… Вы с ума сошли…
– К сожалению, у нас имеются неопровержимые данные, как это ни странно. (Он держал папиросу на отлете, покачиваясь, пустил струйку дыма нельзя было придумать ничего более салонного, чем этот человек.) Ваша искренность подкупает… (Колечко дыма.) Будьте же искренни до конца, дорогая… Кстати: ваши друзья, красноармейцы, умерли героями. (Один пегий глаз его устремился куда-то в окно, откуда видны ворота сарая.) Итак, мы продолжаем молчать? Ну что ж…
Взявшись за ручки кресла, он обернулся к чехам:
– Битте, прощу…
Чехи подскочили, приподняли Ольгу Вячеславовну со стула, провели по ее бокам, по груди, удовлетворенно поводя усами, – щупали, искали под юбкой карманы. Он глядел, приподнявшись, расширив разные глаза. Ольга Вячеславовна задохнулась. Румянец, пожар крови залил ее щеки. Вырвалась, вскрикнула…
– В тюрьму! – приказал офицер.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Два месяца Ольга Вячеславовна просидела в тюрьме, сначала в общей камере, потом в одиночке. В первые дни она едва не сошла с ума от навязчивой мысли о воротах сарая, припертых доской. Она не могла спать: во сне ее горло опутывалось веревкой.
Ее не допрашивали, никто ее не вызывал, о ней точно забыли. Понемногу она начала размышлять. И вдруг точно книга раскрылась перед ней: все стало ясно. Тот, кудрявый, в вышитой рубашке, был действительно Валька, убийца: она не ошиблась… Боясь, что она донесет, он поторопился оговорить ее: карандашная записочка была его доносом…
Ольга Вячеславовна могла сколько угодно метаться, как пума, по одиночной камере: на ее страстные просьбы (в глазок двери) видеть начальника тюрьмы, следователя, прокурора угрюмые тюремные сторожа только отворачивались. В исступлении она все еще верила в справедливость, придумывала фантастические планы – раздобыть бумаги и карандаш, написать всю правду каким-то высшим властям, справедливым, как бог.
Однажды ее разбудили грубые, отрывистые голоса, грохот отворяемой двери. Кто-то входил в соседнюю камеру. Там был заключен человек в очках, – про него она знала только, что он надрывающе кашляет по ночам. Вскочив, она прислушалась. Голоса за стеной поднимались до крика нестерпимые, торопливые. Надорвались, затихли. В тишине послышался стон, будто кому-то делали больно и он сдерживался, как на зубоврачебном кресле.
Ольга Вячеславовна прижалась к углу, под окном, безумно расширив глаза в темноту. Ей вспомнились рассказы (когда сидела в общей) о пытках… Она, казалось, видела опрокинутое землистое лицо в очках, дряблые щеки, дрожащие от муки… Ему скручивают проволокой кисти рук, щиколотки так, чтобы проволока дошла до кости… «Заговоришь, заговоришь», – казалось, расслышала она… Раздались удары, будто выколачивали ковер, не человека… Он молчал… Удар, снова удар… И вдруг что-то замычало… «Ага! Заговоришь!..» И уже не мычание – больной вой наполнил всю тюрьму… Будто пыль от этого страшного ковра окутала Ольгу Вячеславовну, тошнота подошла к сердцу, ноги поехали, каменный пол закачался – ударилась о него затылком…
Эта ночь, когда человек мучил человека, закрыла тьмой всю ее робкую надежду на справедливость. Но страстная душа Ольги Вячеславовны не могла быть в безмолвии, в бездействии. И после черных дней, когда едва не помутился разум, она, расхаживая по диагонали камеры, нашла спасение: ненависть, мщение. Ненависть, мщение! О, только бы выйти отсюда!
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Подняв голову, она глядела на узкое окошечко; пыльные стекла позванивали тихо, высохшие пауки колебались в паутине. Громовыми раскатами вздыхали где-то пушки. (Это на Казань двигалась Пятая красная армия.) Сторож принес обед, сопнув, покосился на окошечко: «Калачика вам принес, барышня… Если что нужно – только стукните… Мы завсегда с политическими…»
Весь день звенели стекла. За дверями вздыхали сторожа. Ольга Вячеславовна сидела на койке, охватив колени. К еде и не притронулась. Било в колени сердце, били громом пушки за окном. В сумерки опять на цыпочках вошел сторож и – шепотом: «Мы подневольные, а мы всегда – за народ…»
Около полуночи в тюремных коридорах началось движение, захлопали двери, раздались грозные окрики. Несколько офицеров и штатских, грозя оружием, гнали вниз толпу заключенных человек в тридцать. Ольгу Вячеславовну выволокли из камеры, бегом потащили по лестницам. Она, как кошка, извивалась, силилась укусить за руки. На минуту она увидела ветреное небо в четырехугольнике двора, холод осенней ночи наполнил грудь. Затем – низкая дверь, каменные ступени, гнилая сырость подвала, наполненного людьми; конусы света карманных фонариков заметались по кирпичной стене, по бледным лицам, расширенным глазам… Исступленная матерная ругань… Грохнули револьверные выстрелы, казалось – повалились подвальные своды… Ольга Вячеславовна кинулась куда-то в темноту… На мгновенье в луче фонарика выступило лицо Вальки… Горячо ударило ей в плечо, огненным веретеном просверлило грудь, рвануло за спину… Споткнувшись, она упала лицом в плесень, пахнущую грибами…
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пятая армия взяла Казань, чехи ушли на пароходах, русские дружины рассеялись – кто куда, половина жителей в ужасе перед красным террором бежала на край света. Несколько недель по обоим берегам Волги, вздувшейся от осенних дождей, брели одичавшие беглецы с узелком и палочкой, терпели неслыханные лишения. Ушел из Казани и Валька.
Ольга Вячеславовна, наперекор здравому смыслу, осталась жива. Когда из тюремного подвала были вынесены трупы расстрелянных и рядом положены на дворе под хмуро моросящим небом, над ней присел и тихонько поворачивал ее голову кавалерист в нагольном тулупчике.
– А девчонка-то дышит, – сказал он. – Надо бы, братцы, до врача добежать…
Это был тот самый зубастый, с ястребиными глазами. Он сам перенес девушку в тюремный лазарет, побежал разыскивать в суматохе завоеванного города «непременно старорежимного профессора», ворвался на квартиру к одному профессору, сгоряча арестовал его, напугав до смерти, доставил на мотоциклетке в лазарет и сказал, указав на бесчувственную, без кровинки в лице, Ольгу Вячеславовну: «Чтоб была жива…»
Она осталась жива. После перевязки и камфары приоткрыла синеватые веки и, должно быть, узнала наклонившиеся к ней ястребиные глаза. «Поближе, – чуть слышно проговорила она, и, когда он совсем придвинулся и долго ждал, она сказала непонятно к чему: – Поцелуйте меня…» Около койки находились люди, время было военное; человек с ястребиными глазами шмыгнул, оглянулся: «Черт, вот ведь», – однако не решился, только подправил ей подушку.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Кавалериста звали Емельянов, товарищ Емельянов. Она спросила имя и отчество, – по имени-отчеству звали Дмитрий Васильевич. Узнав это, закрыла глаза, шевелила губами, повторяя: «Дмитрий Васильевич».
Полк его формировался в Казани, и Емельянов каждый день навещал девушку. «Должен вам сказать, – повторял он ей для бодрости, – живучи вы, Ольга Вячеславовна, как гадюка… Поправитесь – запишу вас в эскадрон, лично моим вестовым…» Каждый день говорил ей об этом, и не надоедало ни ему говорить, ни ей слушать. Он смеялся, блестя зубами, у нее нежная улыбка ложилась на слабые губы. «Волосы вам обстригем, сапожки достану легонькие, у меня припасены с убитого гимназиста; на первое время, конечно, к коню ремнем будем прикручивать, чтобы не свалились…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ольга Вячеславовна действительно была живуча, как гадюка. После всех происшествий от нее, казалось, остались только глаза, но горели они бессонной страстью, нетерпеливой жадностью. Прошлая жизнь осталась на дальнем берегу. Строгий, зажиточный дом отца; гимназия, сентиментальные подруги, снежок на улицах, девичьи увлечения заезжими артистами, обожание, по обычаю, учителя русского языка – тучного красавца Воронова; гимназический «кружок Герцена» и восторженные увлечения товарищами по кружку; чтение переводных романов и сладкая тоска по северным, – каких в жизни нет, – героиням Гамсуна, тревожное любопытство от романов Маргерита 1
Маргерит Поль (1860 – 1918) – французский писатель, автор бытовых романов, в которых социальная тематика сопровождалась физиологической трактовкой персонажей.
… Неужто все это было? Новое платье к рождественским праздникам, святочная влюбленность в студента, наряженного Мефистофелем, его рожки из черной саржи, набитые ватой… Запах цветов, замерзших на тридцатиградусном морозе… Грустная тишина, перезвон великого поста, слабеющие снега, коричневые на торговых улицах… Тревога весны, лихорадка по ночам… Дача на Верхнем Услоне, сосны, луга, сияющая Волга, уходящая в беспредельные разливы, и кучевые облака на горизонте… Все это теперь вспоминалось, может быть, только во сне, в теплоте влажной от слез больничной подушки…
В эти сны, – так ей представлялось, – разъяренной плотью ворвался Валька с пятифунтовой гирей на ремешке. Этого Вальку Брыкина выгнали за хулиганство из гимназии, он ушел добровольцем на фронт и через год опять появился в Казани, щеголяя уланской формой и солдатским Георгием. Рассказывали, что его отец, полицейский пристав Брыкин (тот самый, кто издал знаменитый приказ, чтобы «городовым входить в храм Божий без усилий»), подал прошение командующему войсками округа, умоляя сына своего Вальку услать на самые передовые позиции, где бы его убили наверное, так как для родительского сердца лучше видеть этого негодяя мертвым, чем живым… Валька был всегда голоден, жаден до удовольствий и смел, как черт. Война научила его ухваткам, он узнал, что кровь пахнет кисло и только, революция развязала ему руки.
Пятифунтовая гиря его вдребезги разбила радужный ледок Олечкиных снов. До ужаса тонок оказался ледок, а на нем мечталось ей построить благополучие: замужество, любовь, семью, прочный, счастливый дом… Под ледком таилась пучина… Хрустнул он – и жизнь, грубая и страстная, захлестнула ее мутными волнами.
Ольга Вячеславовна так это и приняла: бешеная борьба (два раза убивали – не убили, ни черта она теперь не боялась), ненависть во всю волю души, корка хлеба на сегодня и дикая тревога еще не изведанной любви – это жизнь… Емельянов садился у койки, она подсовывала под спину подушку, сжимала худыми пальчиками край одеяла и говорила, с невинным доверием глядя ему в глаза:
– Я так представляла себе: муж – приличный блондин, я – в розовом пеньюаре, сидим, оба отражаемся в никелированном кофейнике. И больше ничего!.. И это – счастье… Ненавижу эту девчонку… Счастья ждала, ленивая дура, в капоте, за кофейником!.. Вот сволочь!..
Емельянов, упираясь кулаками в ляжки, смеялся над ее рассказами. Олечка, сама того не понимая, силилась вся перелиться в него… У нее было одно сейчас желание: оторвать тело от постели больничной койки. Она обстригла волосы. Емельянов доставил ей короткий кавалерийский полушубок, синие с красным кантом штаны и, как обещал, козловые щегольские сапожки.
В ноябре Ольга Вячеславовна выписалась из больницы. В городе не было ни родных, ни знакомых. Северные тучи неслись над пустынными улицами, заколоченными магазинами, хлестали дождем и снегом. Емельянов бойко месил по грязи из переулка в переулок в поисках жилого помещения. Олечка плелась за ним на шаг позади в промокшем пудовом полушубке, в сапожках с убитого гимназиста; дрожали коленки, но лучше умереть – не отстала бы от Дмитрия Васильевича. Он получил в исполкоме ордер на жилую площадь для товарища Зотовой, замученной белогвардейцами, и подыскивал что-нибудь необыкновенное. Наконец остановился на огромном, с колоннами и зеркальными окнами, особняке купцов Старобогатовых, брошенном хозяевами, и реквизировал его. В необитаемом доме через разбитые окна гулял ветер по анфиладе комнат с расписными потолками и золоченой, уже ободранной мебелью. Позванивали жалобно хрусталики на люстрах. В саду уныло шумели голые липы. Ударом ноги Емельянов отворял двустворчатые двери.
– Ну гляди, навалили, дьяволы, прямо на паркет, в виде протеста…
В парадном зале он разломал дубовый орган – во всю стену – и дерево снес в угловую комнату с диванами, где жарко натопил камин.
– Здесь и чайничек можете вскипятить, и тепло и светло, – умели жить буржуи…
Он доставил ей жестяной чайник, сушеной моркови – заваривать, крупы, сала, картошки – все довольствие недели на две, и Ольга Вячеславовна осталась одна в темном и пустом доме, где страшно выли печные трубы, будто призраки купцов Старобогатовых надрывались от тоски, сидя на крыше под осенним дождем…
У Ольги Вячеславовны было сколько угодно времени Для размышлений. Садилась на стульчик, глядела на огонь, где начинал запевать чайник, думала о Дмитрии Васильевиче: придет ли сегодня? Хорошо бы – пришел, у нее как раз и картошка сварилась. Издали она слышала его шаги по гулким паркетам: входил он – веселый, страшноглазый, – входила ее жизнь… Отстегивал револьвер и две гранаты, скидывал мокрую шинель, спрашивал, все ли в порядке, нет ли какой нужды.
Внимание! Это ознакомительный фрагмент книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента ООО "ЛитРес".
