«Теории»: «Зеленый дом». Педагогический проект Франсуазы Дольто. Бессознательный образ тела франсуазы дольто

Краткие биографические данные

Ф. Дольто родилась в 1908 году в Париже в многодетной семье, где кроме девочки воспитывались ещё шесть детей – одна сестра и пятеро братьев. Жизнь многодетной семьи была счастливой до момента смерти старшей дочери от рака, именно данный случай стал переломным в судьбе Франсуазы. Мать, потерявшая старшего ребёнка, упрекает младшую дочь, противостоит желанию стать врачом. Именно по этой причине Ф. Дольто долго обретает независимость, достигнув 25-летнего возраста начинает учиться в школе медсестёр, после окончания которой поступает на медицинский факультет института.

Дальнейший профессиональный путь был определён встречей в 1934 году с Рене Лафоргом на сеансах психоанализа и знакомством с будущим мужем (Борис Дольто, врач-ревматолог по образованию, создатель кинезитерапии, основатель школы массажа и ортопедии во Франции).

Замечание 1

На протяжении всей жизни занималась разработкой психоаналитической теории, большинство трудов было издано после 1981 года (после смерти мужа).

Умерла в 1988 году в Париже.

Вклад в науку

Окончание в 1939 году медицинского института сопровождается защитой диссертации на тему «Психоанализ и педиатрия». В дальнейшем на протяжении всей жизни осуществляет психоаналитическую работу с пациентами. В работе придерживалась идей С. Моргенштерн (первый французский детский психоаналитик).

С 1938 года является членом в Парижском психоаналитическом обществе, в 1963 году Международной Психоаналитической Ассоциацией Ф. Дольто было запрещено готовить и обучать специалистов по психоанализу, кроме того, было запрещено проводить дидактические анализы с пациентами.

В 1964 году Ф. Дольто присоединяется к новой аналитической организации, созданной Леканом, которая называлась «Парижская Школа Фрейдизма». Вплоть до 1980 года (до момента роспуска Школы) Ф. Дольто работает там, попутно являясь ведущей в радио-передаче «Когда появляется ребёнок».

В кругах психоаналитиков Ф. Дальтл считается больше практиком, чем теоретиком. На сеансах психоанализа Ф. Дальт использует разнообразные техники – рисунки, лепку, технику «куклы-цветка», в качестве основного метода работы с пациентами используется слово. Весь этот арсенал средств помогает отыскиванию моментов «сбоев» и проговариванию на понятном для детей языке тех связей, которые выстраиваются между ребёнком и окружающим миром.

В качестве основной формы передачи опыта молодым психоаналитикам, Ф. Дольто использует непосредственное их участие в проводимых аналитических сеансах с детьми.

Идеи Ф. Дольто освоило не одно поколение аналитиков, психоаналитическая деятельность способствовал качественному и принципиальному изменению в работе с детьми, находящихся в разных условиях (в детском саду, в больнице, в роддоме, в интернате).

Ф. Дольто работала не только с детьми, но и со взрослыми людьми, готовящимися стать родителями. Работа проводилась в условиях созданного в 1979 году учреждения «Зелёный дом». Данное учреждение было создано в целях организации отдыха, общения, встреч детей и взрослых. В качестве посетителей «Зелёного дома» выступали дети от 0до 4 лет, сопровождаемые взрослыми, либо будущие родители, ожидающие малыша.

На встречах рассматривались повседневные заботы, будни воспитания, дети и взрослые общались, завязывали отношения с миром. На встречах приветствовалось партнёрство с родителями, гарантировалась анонимность, кроме того, отсутствовали оценка и сравнение детей.

Замечание 2

Идеи, реализованные Ф. Дольто при проведении сеансов психоанализа с детьми, в современной теории и практике психоанализа приобретают важное значение, специалистами изучаются методы работы, анализируются труды.

Основные труды

Ф. Дальто в психологической науке известна как автор достаточно большого количества работ по психоанализу. Наиболее значимыми трудами, переведёнными на русский язык, являются:

Приобщение к психоанализу (2008),
На строне ребёнка (2010),
На стороне подростка (2010),
Бессознательный образ тела (2006),
Психоанализ и педиатрия (2008),
Психоанализ и воспитание (2011).

Франсуаза Дольто (Маретт) (Francoise Dolto) (6 ноября 1908, Париж - 25 августа 1988, Париж) – педиатр, психоаналитик, гуманист, чутко улавливающий страдания самой обездоленной части общества – детей и стариков. Вслед за Корчаком отстаивала точку зрения, что нет детей, есть люди, и ценность детства в общем развитии человека чрезвычайно велика. Опираясь на передовые представления о важнейшем вкладе бессознательных процессов, особенно в доэдиповом детстве, разделяя взгляд Ж. Лакана на структурирование бессознательного, как структурирование языка и предавая важнейшее значение в развитии личности коммуникативным законам, сформулировала намного опережающую свое время теорию бессознательного образа тела.

Франсуаза Дольто родилась и выросла в обычной буржуазной французской семье. Родители не одобряли ее желания приобрести профессию, однако в возрасте 25 лет Франсуаза все же начала учиться на врача и поступила на медицинский факультет университета. В 1934-1937 в течение трех лет проходит личный психоанализ (первой из женщин во Франции), в 1938 знакомится с крупнейшим французским психоаналитиком Жаком Лаканом, в 1939 защищает диссертацию «Психоанализ и педиатрия» и начинает прием как детский психоаналитик. В 1942 году выходит замуж за врача и мануального терапевта Бориса Дольто, эмигранта из России (позже у них родятся трое детей), в 1976-1978 впервые в Европе выступает в радиопередаче, отвечая на письма слушателей с позиций психоаналитика, а в 1979 году под руководством Франсуазы Дольто в Париже открывается «Зеленый дом».

Уже во время обучения, наблюдая пациентов больниц и психиатрических клиник, Дольто пришла к выводу, что причина многих соматических заболеваний кроется в неврозах. День ото дня она утверждалась во мнении, что в помощи психоаналитика люди нуждаются гораздо больше, чем в постельном режиме и лекарствах. Болезнь тела представлялась ей невысказанной болью человеческого подсознания, а психоанализ - возможностью понять и выразить свои чувства. Именно поэтому мадам Дольто считала его целительным. И именно поэтому она стала искать путь к раннему предупреждению неврозов, используя, в частности, возможности психоанализа маленьких детей.

В 1960 году за эту деятельность ее исключили из Международного психоаналитического общества. Одним из поводов стало то, что Франсуаза Дольто проповедовала отказ от медицины, которую обзывала "ветеринарной". Взамен ею была предложена методика детского психоанализа через творчество, чем сегодня активно пользуются психологи.

Дольто проповедовала отказ от "дрессуры" детей раннего возраста, предлагая заменить ее уважением. Впоследствии Франсуаза была признана психоаналитическим сообществом, хотя и не принадлежала ни к одному из популярных течений и направлений в этой науке. Ее наследие до сих пор интересует, провоцирует, возмущает и вдохновляет всех тех, кто занимается педагогикой, медициной и психологией.

Общественным заведением, которое было создано лично Франсуазой Дольто, был "Мэзон Верт ", что означает "зеленый дом". Первый такой дом был открыт в Париже 6 января 1979 года. Это заведение, в которое приходят родители с детьми от рождения до четырех лет. Оставить ребенка одного в "Мэзон Верт" нельзя - это не ясли. Тогда в чем же суть этого заведения? Это центр ранней социализации. Кто-то приходит туда, чтобы ребенок научился общаться, кто-то хочет подготовить малыша к яслям или детскому саду.

Воспитателей в "Мэзон Верт" нет. Там есть принимающие. Они обращаются к ребенку, объясняют ему правила, разговаривают с ним о том, что для него важно, могут пообщаться и с родителями, если те того желают. Принимающими работают детские психологи, владеющие навыками психологического консультирования, а иногда и психотерапии. Однако они не ставят ребенку диагноз, не выявляют его отклонения и заболевания. Их профессиональные знания позволяют верно интерпретировать сигналы, которые малыш посылает окружающему миру, и адекватно на них реагировать. Принимающие разговаривают как с равным, здоровым человеком с любым маленьким гостем "Мэзон Верт". Дочь Франсуаз Дольто, Катрин, сравнивала их работу со спасательным кругом, который может помочь ребенку в окружающем мире хаоса. Принимающие должны помнить, что, согласно опыту Франсуаз Дольто, даже один правдивый, уважительный разговор может изменить жизнь человека.

Сейчас "Мэзон Верт" есть практически во всех европейских странах. В 1995 году такое заведение под вывеской "Зеленая дверца" открылось в московском Доме Януша Корчака, а через несколько лет и в Санкт-Петербурге. Так же как и во всех "Мэзон Верт", в российской "Зеленой дверце" ребенок и родители могут играть и общаться с другими родителями, детьми и специалистами. Это трехступенчатое общение: дети - дети, родители - родители, родители - дети помогает юному человеку войти в мир межличностных отношений, в том числе отношений в его собственной семье.

В чем уникальность наследия Франсуаз Дольто? По словам Жана-Клода Лиоде, известного психоаналитика и психосоциолога, Дольто опередила свое время. "Пятьдесят лет тому назад она выдвинула тезисы, казавшиеся тогда скандальными или абсурдными, а сегодня воспринимаемые как само собой разумеющиеся". В отличие от многих специалистов, Франсуаз Дольто была умелым популяризатором науки. Ее статьи и книги, необычайно глубокие и насыщенные информацией, написаны доступным языком. Она сделала психоанализ понятным самому широкому кругу родителей. В России изданы две основные ее книги: "На стороне ребенка" и "На стороне подростка".

Глубокое всестороннее исследование детства и личности ребенка, предпринятое Франсуазой Дольто в произведении «На стороне ребенка», принесло автору всемирную известность.

Для Ф. Дольто существенно все: права ребенка, реформа образования, аутизм, влияние телевидения и компьютера, детская сексуальность, детские комплексы, раннее развитие и т. д. Она ведет читателя за собой, лишая его привычных стереотипов, уплощенного восприятия детства, позволяя посредством тонкого, целостного анализа увидеть многомерность мира ребенка, его сложность и неоднозначность. За методом Ф. Дольто-психоаналитика стоит подход философа, психолога, социолога – личности, чутко улавливающей происходящие в мире изменения и их отражение на системах воспитания и образования детей.

Издание адресовано каждому взрослому, стремящемуся расширить границы познания в отношении детства и научиться понимать и любить...

25 января 2017, 01:11

Жанр: ,

Книга «На стороне подростка» была создана французским психологом Франсуазой Дольто по многочисленным просьбам читателей. В этом издании, как и в своей книге «На стороне ребенка», Ф. Дольто сохраняет подход к освещению темы детства и отрочества – глубокий, деликатный и вдумчивый. Она поднимает такие «неудобные» темы, как сексуальность и гомосексуальность, одиночество и школьные трудности, употребление наркотиков, самоубийства, взаимоотношения родителей и подростков, побеги и др. Автор размышляет о том, каковы социальные предпосылки подростковых проблем, предоставляя читателю возможность подумать, как встать на сторону подростка.

Издание адресовано родителям, педагогам, психологам, семейным психотерапевтам, социальным работникам и...

9 ноября 2015, 03:00

Жанр: ,

Книга «Ребенок зеркала» (L’enfant du miroir) представляет собой публикацию беседы Ф. Дольто и Ж.-Д. Назьо на семинаре, организованном Ж.-Д. Назьо. Это своего рода введение в актуальную проблематику современного психоанализа и прежде всего психоанализа ребенка. Живой и заинтересованный диалог ученых затрагивает следующие темы: роль зеркала в жизни ребенка; сон и дыхание; функция человеческого лица; случай детской шизофрении; меланхолия; что представляет собой рисунок ребенка?

Для врачей, психотерапевтов, психологов и всех, кто занимается детьми и интересуется проблемами...

Editions Robert Laffont, 1985,

* * *

Слушать и слышать детей

В конце 1970-х мне привезли из Франции распечатки передач, которые вела на радио педиатр-психоаналитик Франсуаза Дольто. Это был привычный в те времена самиздат – странички, напечатанные на пишущей машинке, самодельно сшитые розовой ленточкой. Их подарила моей коллеге мама ее французской подруги, когда узнала, что та психолог и работает с детьми, имеющими школьные проблемы (а коллега, к счастью, подарила эти тетради мне). Так я впервые услышала это имя и впервые открыла для себя Франсуазу Дольто.

Я была потрясена глубиной и честностью разговора со слушателями (не уверена, что то была программа для родителей, но по содержанию и стилю очень на это похоже). Меня удивила ее способность понятно объяснять самые сложные процессы, происходящие с ребенком, тщательно анализировать ситуацию и бережно относиться к чуду развития маленького человека. Признаюсь, я долгие годы пользовалась ее формулой «быть на стороне ребенка » и считаю эту позицию единственно возможной в отношении к детям – родителей, педагогов и общества в целом. Увы, наша жизнь дает много примеров неприятия, отторжения и намеренного пренебрежения этой позицией.

Можно обсуждать причины такой ситуации, можно искать оправдание и объяснения, но все это не помогает ребенку жить, расти, развиваться, справляться с проблемами. Диву даешься, когда видишь, какими нетерпеливыми, нетерпимыми и жестокими бывают взрослые, как беспомощен ребенок (и как уродуется он!) под натиском грубости и злости, как уничтожает его намеренное и ненамеренное унижение. Отчего это происходит? Уверена, прежде всего от незнания, невежества, непонимания.

И все-таки, сегодня мы знаем о развитии детей много больше, чем наши бабушки и дедушки. Это знание дают книги, которые, кроме бесспорных фактов, содержат нечто, что трогает душу, заставляет задуматься, «приложить» к себе, своим поступкам это новое знание, которое возбуждает желание быть «на стороне ребенка». Быть «на стороне ребенка» не только тогда, когда его действия и поступки не противоречат представлениям взрослых, когда общаться с ребенком – радость и «удовольствие». Но быть «на стороне ребенка», когда он отталкивает, когда груб и колюч, когда он протестует или проявляет агрессию, когда его поступки доводят до отчаяния. Где взять силы? Как разобраться, как понять? И можно ли разобраться и понять?

Несколько десятилетий я веду консультативный прием родителей и их детей, имеющих школьные проблемы. Как правило, это непростые ситуации, связанные не только с проблемами самого ребенка, но и с позицией взрослых (и позицией учителей), которые не готовы встать на его сторону. Измениться (стать «лучше») должен ребенок, но нередко изменение ситуации возможно, только если взрослые изменят свое отношение к нему . Порой «достучаться» до ребенка, преодолеть его сопротивление и родительское «я так хочу», «это мое право, потому что я взрослый», бывает трудно. И тогда я вновь и вновь перечитываю Ф. Дольто, ищу у нее объяснения и аргументы, сравниваю ее взгляд и мой, современную ситуацию в обществе с тем, что описывала и анализировала Ф. Дольто.

Уверена, для тех, кто впервые возьмет эту книгу в руки, открытием будет каждая страница, а те, кто уже читал ее, найдут много интересного. Эта книга удивительная, она действительно дает живое знание , которое зависит от сегодняшнего состояния, волнующих проблем, настроения и даже от того, как читаешь. Потому что значима каждая фраза, каждая деталь, каждое объяснение. Все, о чем написано, продумано, прочувствовано, проанализировано.

Книга состоит из четырех больших и относительно самостоятельных частей, которые можно читать последовательно, не торопясь и желательно с карандашом в руке, потому что неизбежно возникает соблазн какую-то мысль сохранить в памяти, для себя. Можно читать и отдельными главами, выделяя для неспешного и осознанного чтения то, что волнует.

Детская сексуальность – тема, на которую в общении детей и родителей у нас до сих пор табу. Тема, которую не разрешено обсуждать с детьми в школе. По-прежнему эта тема закрыта для будущих педагогов и психологов. Возможно, только детские психиатры знают больше, но и то, скорее всего, о патологической стороне этой проблемы. По меткому замечанию Ф. Дольто, у нас сегодня вокруг этой проблемы «стена умолчания».

Мы очень хотим, чтобы наши дети были свободны, раскованны, самостоятельно и ответственно принимали решения, но… опекаем, контролируем, диктуем, жестко ограничиваем свободу их действий, оправдывая это новой ситуацией жизни, криминогенной обстановкой. Ограничивается общение. Однако эта ситуация возникла не сегодня, и Ф. Дольто заставляет задуматься, почему «пространство детства» сужается.

Ф. Дольто привлекает внимание к, казалось бы, совсем безобидной проблеме – территории жизни ребенка . Она пишет: «…Налицо явная конфискация пространства. То немногое, что остается в распоряжении ребенка, испещрено оговорками: „смотри, чтобы с тобой ничего не случилось”, „иди прямо домой, никуда не сворачивай”, „повнимательнее выбирай себе друзей”, „ни с кем не разговаривай”…» .

Пространство большинства наших детей сегодня – только школа и дом. Исчезли дворы, во многих регионах для детей введен комендантский час. «Вернувшись домой, школьник прилипает к телевизору. И это всех устраивает. Поскольку он загипнотизирован происходящим на экране, он, по крайней мере, никому не мешает. Экран – это окно, которое выходит во внешний мир, лежащий вне того замкнутого пространства, где его держат взаперти. Но эта пасть, извергающая мешанину образов и сведений, может непоправимо травмировать ребенка, которому никто ничего толком не объясняет, потому что всем некогда. Он подвергается массированной бомбардировке, он не производит никакого отбора, а родителям некогда помочь ему в этом».

Особое внимание Ф. Дольто уделяет исследованиям психологии развития ребенка и довольно жестко критикует методы психологических исследований. Но больше всего ее волнует, что результаты этих исследований будут восприняты родителями как «чудодейственные рецепты».

Ф. Дольто критично относится к психологическим тестам, считая тестирование «делом нечистым». Увы, опасения справедливы для нашей страны как никогда. В последние десятилетия появилось немало психологов, умеющих тестировать, но не владеющих знаниями для интерпретации результатов. Это приводит не только к исследовательским ошибкам, но приносит реальный вред и детям и родителям. Но это не проблема науки – психологии, а проблема квалификации специалистов-психологов.

Ф. Дольто – психоаналитик, и неудивительно, что именно психоанализу она отводит главную роль в изучении ребенка. С этой позицией можно соглашаться, но можно и спорить, так как у психоанализа есть как свои преимущества, так и свои недостатки. И квалификация психоаналитика не менее значима, чем квалификация психолога.

Некоторые проблемы жизни и развития ребенка Ф. Дольто разбирает очень подробно, других только касается. Но есть темы, актуальность которых в 80-е годы прошлого века можно было только предвидеть. Ф. Дольто увидела такую проблему и уделила ей внимание. Эта проблема – ребенок и компьютер .

Сегодня компьютер наделяют почти фантастической способностью негативного воздействия, родителей пугают компьютерной зависимостью, развитием агрессии, нарушением интеллекта, стращают таким непонятным монстром, как «клиповое сознание» (что никто толком объяснить не может). Многих возмущает увлечение детей компьютером, кто-то этого не замечает, кого-то одолевает ностальгия по привычным играм. Ф. Дольто пишет: «Я думаю, что нежелание замечать в своей эпохе динамику и те изменения, на поиски которых толкает нас развитие техники, – наш недостаток». Анализируя взаимодействие ребенка с компьютером, Ф. Дольто видит плюсы – это относительная свобода действий и развитие логического мышления, и минусы, считая, что «электронные игры изолируют детей».

Ребенок в школе – особая тема для Ф. Дольто. Она выделяет проблемы адаптации детей в школе в разряд наиболее сложных, доказывая их серьезное влияние на развитие и здоровье ребенка. Жестокое давление в школе калечит, уродует ребенка, так же как чрезмерная опека в семье, считает Ф. Дольто: «Если мы хотим, чтобы у ребенка было больше шансов сохранить свой потенциал, нужно, чтобы воспитание было как можно меньше проникнуто авторитарностью. Не будем стремиться все понять – вместо этого будем уважать все реакции ребенка, в том числе и те, которые нам не понятны».

Ее наблюдения двадцатилетней давности за результатами, достижениями в дальнейшей жизни разных выпускников школы актуальны и сегодня.

«Поражаешься, обнаруживая, что с кем стало: бывшие хорошие ученики окончили престижные университеты, а теперь занимаются рутинной работой; а бывшие лентяи сегодня превратились или в маргиналов (но по-своему довольны жизнью), или, напротив, в созидателей, в организаторов и вдохновителей экономической жизни, хотя в юности слыли разгильдяями. Насколько сдали с годами блестящие ученики, настолько «тупицы» преуспели в жизни, берясь за самые неожиданные, не предусмотренные их профессиональной ориентацией задачи. Эти люди сохранили свою оригинальность, хотя им и пришлось до некоторой степени испытать на себе презрение своих однокашников».

Сегодня, когда российская школа живет в «эпоху модернизации», ко многим наблюдениям, советам и рекомендациям Ф. Дольто стоило бы прислушаться. Например, она считает, что идея «гуманной школы» утопична, так как не учитывает индивидуальность ребенка, особенности его развития, потому что в массовой школе единые программы, единые требования, единые темпы обучения.

Отвечая на вопрос: «Как такое может быть, что столь много детей ненавидят школу?», Ф. Дольто пишет: «Просто им – неинтересно. Они не понимают, для чего им все это нужно. И, может быть, именно потому, что эти дети умнее других, менее пассивны, они и не хотят делать как все, быть как все?.. Те же, кто покоряется, кого приводят в пример, подчинены взрослому… Они и стараются получать хорошие оценки, хотя предметы их не интересуют».

Но Ф. Дольто не только анализирует и критикует, она рассуждает о том, какой должна быть школа, чтобы ее полюбили. Она предлагает модель такой школы, в которой педагоги, воспитатели, психологи не замыкались бы в узкой области передачи знаний, а хорошо «знали детей, были к ним ближе, воплощая пример собственного удовлетворения работой».

Раннее развитие ребенка (развитие ребенка до школы) – еще одна проблема, к которой Ф. Дольто возвращается в этой книге неоднократно. Развитию младенцев Ф. Дольто уделяет особое внимание, справедливо считая, что ранние этапы развития ребенка в значительной степени определяют особенности его развития, успешность в обучении, социальную адаптацию.

Ф. Дольто подчеркивает, что каждый ребенок индивидуален, у каждого свой темп развития, и эти особенности мало учитываются в детских садах. Она рассказывает, как устроена жизнь детей в Мезон Верт , созданном ею для детей. Анализируя проблемы разных детей и их жизнь в семье и Мезон Верт, Ф. Дольто делает важный вывод: «В своем сознании нам предстоит еще проделать огромный путь, для того чтобы понять, что раннее воспитание ребенка в обществе ему подобных является задачей номер один».

Я много раз перечитывала эту книгу и каждый раз отмечала что-то новое, на что не обратила внимания в прошлый раз, выделяла то, что волновало. Я не устаю удивляться тому, как важны, как значимы все проблемы, которые обсуждает Ф. Дольто сегодня (хотя книга написана более 25 лет назад), я восхищаюсь простотой и четкостью ее ответов на вопросы и… снова листаю страницы.

У Ф. Дольто свой взгляд на ребенка, его развитие, его проблемы, но она не навязывает его читателю, не диктует правильные ответы, она размышляет, рассуждает, втягивая нас в этот процесс .

М. М. Безруких,
д-р биол. наук, профессор, академик РАО,
директор Института возрастной физиологии РАО

Как пользоваться этой книгой

Этот коллективный труд стремится рассмотреть с точки зрения психоанализа совокупность исторических, социологических, этнографических, литературных и научных данных о месте, которое общество отводит детям. Приводятся данные, накопленные в ходе исследований, проводившихся во Франции и в других странах.

Оригинальность подхода состоит в том, что Франсуаза Дольто рассуждает и комментирует, используя свой двойной опыт детского врача-психоаналитика и матери семейства.

Абзацы, набранные курсивом, предлагались доктору Дольто для рассмотрения выявляющихся в процессе исследования тенденций, течений, методов и постоянно действующих факторов, спорных проблем и нерешенных вопросов. Франсуаза Дольто реагирует на них, сопровождает эти данные своими замечаниями, высказывая по их поводу свои личные соображения и развивая при этом собственную точку зрения.

В первой части настоящего исследования делается попытка подвести исторический итог и поставить диагноз. Вторая часть предлагает новый подход к детству. Третья – намечает сценарии возможного служения общества ребенку. Четвертая, и последняя, часть книги очерчивает основы раннего предупреждения неврозов у детей. Это – революция, осуществляемая шаг за шагом. Настоящая революция.

I часть
Пока на Земле будут дети

Ребенок в обществе:

постоянно действующие факторы, изменения и причины неудач

Родители воспитывают детей, как государи управляют народами.

Мы располагаем мифом о прогрессе зародыша с рождения до взрослого возраста, поэтому отождествляем эволюцию тела с эволюцией мышления. А между тем, символическое мышление – это штиль от зачатия до смерти.

Взрослый возмущается при мысли, что ребенок и он – равны.

Франсуаза Дольто

1 глава
Замаскированное тело

Открытие тела ребенка

С XV по XVIII век неизменным элементом живописи была маскировка ребенка под взрослого. Это убедительно показала выставка, состоявшаяся в 1965–1966 годах в кельнском музее Вальрафа Рихартца. Фальсификация распространяется не только на костюм. Внешность тоже подвергается размыванию. Это прекрасно видно на гравюре Дюрера, изображающей ребенка из народа с лицом старичка.

Возможно и другое объяснение: эти ленты могут быть остатками вожжей. Когда дети делали первые в жизни шаги, их водили на привязи, как лошадей в узде. А пока они были грудными, их подвешивали к стене, чтобы уберечь от крыс и чтобы им было теплее, поскольку тепло от очага, топившегося в общей комнате, струилось вверх. Уходя на работу, младенца в люльке подвешивали к потолку. Итак, ленты в XVII веке могли быть остатками детских лямок или помочей из предшествующей эпохи. Ребенок в них больше не нуждается, но лента – это знак того, что он еще имеет право регрессировать, как если бы в представлении взрослого он еще не до конца расстался с платьицем младенца, снабженным шнурками, вожжами, поводком.

Впрочем, и сегодня продаются вожжи для детей, чтобы водить их по универсальным магазинам или по улицам. Считается, что там полным-полно опасностей. Вот детей и припрягают к родителям!

Со Средневековья и до эпохи классицизма тело ребенка воистину заточено, спрятано; публично его обнажают только для того, чтобы высечь, побить. Вероятно, это было огромным унижением, так как обнажались именно те части тела, которые полагалось прятать. Когда итальянские или фламандские художники изображают голого ребенка, это всегда ангелочек; его используют в качестве символа. Но мало-помалу Эрос входит в силу… Официально, для церкви, обнаженное дитя остается символом, на самом деле – художники дают себе волю, и тут появляется чувственность, которая вот-вот вырвется на свободу, по крайней мере в иконографии, если не в действительности: ведь детям приходилось позировать перед художниками, и это был единственный случай, когда на ребенка смотрели, любуясь им, восхищались – именно его наготой. В литературе это не описано, однако отрывок из мадам де Севинье, тот, где она говорит о своей внучке, передает нам эротизацию детского тела: «Какое это чудо, надо видеть, как она шевелит пальчиками, как трепещет ее носик…», «…Цвет лица, шейка и все тельце восхитительны. Она делает уйму всяких штук, ласкает, бьет, крестится, просит прощения, кланяется, целует руку, пожимает плечами, танцует, подольщается, важничает: словом, так мила во всех отношениях. Я забавляюсь ею часы напролет». Возьмем письмо мадам де Севинье от 20 мая 1672 года, посвященное ее «душеньке». Она рассыпает восторги по поводу голого тельца девочки. Но очень скоро замечаешь, что для нее это не более чем игрушка. 30 мая 1677 года вновь по поводу внучки она пишет мадам де Гриньян: «Мне кажется, Полина достойна быть Вашей игрушкой». Бабушка испытывает чувственное, сладострастное наслаждение, но у нее нет ощущения, что девочка – живое существо, человек, с которым она вступает в общение.

Надо сказать, что восприятие ребенка как себе подобного было совершенно чуждо нравам той эпохи, тем более что детей производили на свет много и многие из них умирали. Мадам де Севинье: «Я потеряла двух внучек…» Не то чтобы так прямо говорилось: «Невелика потеря», но все же не без этого. Сходная позиция и у Монтеня, отмечающего, что он потерял двоих детей, с тем же безразличием, с каким отметил бы: «Я потерял двух собак, двух кошек», – это просто часть повседневной жизни.

Монтень даже не пишет «умерли», «скончались» (не знаю, употреблялось ли тогда слово «скончаться») или «Господь их прибрал к себе»… Он сообщает, что потерял две вещи, два предмета. Он не говорит о них как о личностях, чья жизнь окончилась. Что говорят взрослые, когда теряют дорогое для них существо? Они говорят: «Он умер»; в их речи он – субъект, подлежащее. Ребенок в ту эпоху еще не является субъектом высказывания; это лишь объект, дополнение.

Однако на гробницах мы обнаруживаем изображения детей, которые умерли в раннем возрасте и, судя по изображению, должны быть причислены к лику ангелов. Быть может, это первые шаги на пути признания ребенка как такового… но шаги еще робкие, потому что остается вопрос: ребенок, изображенный в виде ангела, – не душа ли это? Взрослых покойников тоже изображают на гробницах в виде детей. Это, несомненно, символ их души.

На иконах Успения Богородицы Христос держит в руке грудного младенца, под которым подразумевается душа Богородицы. Первые, еще нетипичные, робкие признаки появления ребенка как такового не так легко обнаружить. Мы видим изображение ребенка на его надгробии, если он умер в младенчестве, но не можем утверждать, что изображен именно ребенок, а не его душа. Это совсем не обязательно тот самый ребенок, что скончался и погребен тогда-то и тогда-то. Ребенок остается объектом. Пройдет немало времени, прежде чем он будет признан как субъект.

В обществе до 1789 года ученичество – период, через который непременно надо пройти: это рождение ребенка-личности. Ребенок признается как подлежащее при сказуемом «делать» с той минуты, как его помещают среди других, признав за ним способность исполнять полезную работу. Но тогда с ним начинают обращаться как с машиной, со станком: его можно осыпать ударами и даже сломать, выбросить на свалку, уморить (наказывая, отец может и убить).

Живописное изображение ребенка, включая эпоху классицизма, наглядно демонстрирует, что показывается не само тело, какое оно есть, а то, что общество хочет увидеть.

Считается, что анатомическое правдоподобие недостойно Сына Божьего. Разве дух мог воплотиться в незрелом и диспропорциональном создании? Младенцу Иисусу поэтому предпочитают придавать стандартные пропорции взрослого человека: отношение головы к остальному телу – 1:8. Тогда как в младенческом возрасте оно должно быть 1:4.

Голова должна была быть такой же величины, как голова матери. Но это нарушение пропорций указывало бы на то, что ребенок по развитию мозга такой же взрослый, как и мать. Характерно, что на фризах некоторых церквей крестьяне изображены в соответствии с морфологией тела ребенка – пропорции головы и тела 1:4. Здесь художник следует замыслу государя. Необходимо напомнить доброму народу, что только власть является взрослой. А рабы, бедняки, дети – напротив: для них для всех одинаковое изображение, один и тот же художественный прием.

Недавно в Германии (Веймар, 25 мая – 15 октября 1972 года) состоялась выставка «Образ ребенка в творчестве великих художников: Вариации на тему от Лукаса Кранаха до наших дней». Картины периода Средневековья подтверждают уже известное о положении ребенка в ту эпоху, когда он был полностью интегрирован в жизнь взрослого, но одно произведение XV века привлекает особое внимание как явное исключение: «Христос, благословляющий детей». Кажется, живописцы принесли в жертву условностям своего времени все, что можно, но порой неожиданные вспышки, прорывы позволяют разглядеть тайный лик вещей, внутреннюю жизнь – то, о чем даже не подозревали их собратья-художники. Таков и случай этой нетипичной картины: на ней изображены застигнутые врасплох играющие дети, не спрятанные под той маской унылых, зловещих карликов, которую, по единодушному согласию, присваивают малышам с XIV по XVIII век. У одного из детей, окруживших Христа («Пустите детей приходить ко Мне»), в руках кукла – несомненно, одна из первых кукол в истории западноевропейской живописи.

Ребенок, если не считать этой нетипичной картины, представляющей собой исключение из всеобщего правила конформизма, изображается не ради него самого. Его телом пользуются для создания религиозных декораций. Он – безделушка на счастье, маленький гений, эскортирующий святых; свою толстощекую личину, свои пухлые ручки и ляжки в ямочках ребенок на время уступает ангелочку, который с множеством себе подобных летит в небесной фарандоле . Церковь так упорно предостерегала умы против маленького незрелого существа, которое может быть лишь вместилищем злых сил, что его принуждают быть ангелом, дабы не был чудовищем. Но из-под этой проникнутой набожностью слащавой маски пробивается лукавая улыбка Эрота. У барочных малюток – мордочки амуров. Кранаховская Венера в немыслимой шляпе с цветами дарует одному из ангелочков милость держать ее пояс.

Художники, вынужденные подчиняться условностям эпохи и на заказ изображавшие навязанные им фигуры, могли внутри картины, посредством кое-каких деталей, создать другую.

Художник хотел, чтобы что-то на его семейном портрете ускользнуло от внимания взрослых, – ему хотелось дать понять, что он сам сохранил душу ребенка, ускользнувшую от всеобщего производительного труда его окружения, его этноса. Потому что художник как-никак всегда маргинал . Он творит для будущего. Он уверен, что не участвует в сговоре сил, подчиненных сиюминутным интересам, и, вероятно, именно поэтому может отождествлять себя с ребенком, который еще принадлежит группе, но уже предваряет будущее. Чтобы зафиксировать тайну будущего, художник ставит себя вне времени.

Выставка включала в себя 150 произведений. Если проследить свершающуюся на наших глазах пятисотлетнюю эволюцию материнского обращения с ребенком в сценах, когда ребенок в колыбели или на руках, мы заметим одну-единственную позу, не являющуюся условной, – на той картине, где младшего ребенка в семье нянчит его старшая сестра. Это не стереотипные мать и дитя. Легкомысленная старшая сестра забавляется со своим братиком, она не чувствует на себе взгляда общества. Это игровая поза – мы обнаруживаем ее только один раз на всей выставке.

На картинах XVIII века ребенок, всегда одетый как маленький взрослый, все же немного выделяется на фоне семьи, выпадает из канонического семейного портрета. Его видишь на лоне природы, играющим в группе детей или с животными. И только в XIX веке он появляется сам по себе – в одежде школьника и в позах, присущих ребенку. У Легро («Erdkundestunde» ) уже отмечается явное различие между мальчиками с короткими волосами и девочками в передничках и платьях, с бантами в волосах. Детей изображают в группе или брата вместе с сестрой. В выражении лиц проступают чувства. Ребенок становится человеком, наделенным эмоциональностью.

В современный период – выставка доходит до 1960 года – ребенок выступает, как правило, в группе из двух или трех человек, реже один, но даже если он изображен отдельно от других, его представляют позирующим, как перед фотоаппаратом. Будь то ребенок на войне, ребенок в нищете, ребенок на баррикадах или на празднике – поза безнадежно условна. Расхристанный или принаряженный, он остается обезьянкой, повинующейся маме или художнику-фотографу.

И всюду, вплоть до кубизма, идет ли речь о маленьком буржуа или о маленьком нищем, детство является нам в образе мелодрамы. Главным образом это относится к маленьким мальчикам. Девочки вплоть до Второй мировой войны остаются «примерными».

Прорыв к свободе на холсте, датированном 1950 годом и принадлежащем кисти немецкого художника, неизвестного во Франции: ребенок, изображенный, кажется, ради него самого, один, с каким-то двусмысленным выражением лица, отсутствующим, мечтательным. На других полотнах ребенка запечатлевают несчастным или эксплуатируемым или, по канону советского реализма, пионером своего отряда, чистеньким и точно копирующим господствующую элиту. Но не изображают того, что в нем неуловимо и непознаваемо.

Идеологический пафос взрослого беспрестанно скрывает ребенка от него самого, лишает его собственной истории.

Вплоть до нашего века с помощью фаллократии насаждалась ложная идея, исходя из которой девочки в присутствии мальчиков ощущают отличие собственного пола только как отсутствие пениса. А в какие моменты своей эволюции мальчики и девочки обнаруживают свою принадлежность к тому или иному полу?

К этому ведет опыт, совершенно различный для мальчика и девочки. Это могут наблюдать все матери, как наблюдала я сама. Так есть и будет со всеми мальчиками, так было и с моим сыном Жаном.

До сих пор Жан прекрасно знал, что набухание его члена часто сопровождается желанием сделать пи-пи. Он мочился, и его пенис расслаблялся. Этого было ему достаточно, чтобы установить связь между явлением эрекции и функцией мочеиспускания.

Но вот сегодня – ему только что исполнилось 29 месяцев – он замечает необыкновенную перемену: его пипочка напряглась, он полагает, что сейчас сделает пи-пи. Но ничего подобного не происходит, хотя пенис набух. Этот инцидент повторяется. Когда эрекция проходит, он может помочиться. Впервые он предчувствует, еще не находя слов, чтобы это высказать, что его член может вести свою собственную жизнь, не связанную с мочеиспусканием. Жан испытал то же, что все мальчики его возраста. Между 28-м и 30-м месяцем младенец мужского пола открывает для себя эрекцию пениса, не связанную с мочеиспусканием, и в этот момент он пробуждается для осознания того факта, что он – мальчик.

Девочки обнаруживают свою сексуальную идентичность, интересуясь «пуговками» своих грудей, а также сходной с ними на ощупь «пуговкой» половых органов и трогая их. Игры с этой эрогенной зоной служат наиболее бесспорным признаком, что в жизни девочки наступил миг, когда она сделала открытие об этом великом различии.

Когда в Бретонно я, молодой экстерн, делала маленьким пациентам с ожогами перевязки, я замечала, что девочки, чтобы вытерпеть боль, нервно трут себе соски. Перевязки при ожогах болезненны. При пересадке кожи требуется еще большая осторожность в манипуляциях. У меня получалось более или менее ловко – еще в бытность мою санитаркой я накопила кое-какой опыт, – и, если меня не оказывалось на месте, дети даже требовали, чтобы меня позвали. Однажды меня вот так позвали к изголовью шестилетней девочки, я начала отмачивать повязку, чтобы отделить ее от раны, и вижу – это уже не было для меня неожиданностью, – как ребенок ласкает набухшие «пуговки». Няня, до этого смотревшая в другую сторону, заметила это и здорово отругала малышку: «Я с тебя глаз не сведу, ты у меня бросишь этим заниматься, мерзавка!» Мне стоило большого труда успокоить ее. «Ей больно, она нуждается в утешении. Таким способом она напоминает себе, что у нее была мама, которая давала ей грудь…» – «Знаем, знаем! Нечего ее оправдывать, детей-паршивцев я в палате не потерплю!» – негодовала эта сотрудница детского дома, не желавшая ничего знать о том, что примитивное либидо может служить обезболивающим средством.

Мальчик казался подавленным и безвольным. Мама, напротив, источала энергию.

Доктор, это наш единственный наследник. Денег мы не пожалеем. Я готова сменить машину. Контраст между угрюмостью подростка и воодушевлением матери рождал ощущение неестественности происходящего. Мама между тем излагает печальную историю. Ребенок катался на мотоцикле. Подарили по случаю окончания первой четверти. Обошлось без двоек. Он еще неопытный. Упал, ушибся. Чего только ни пробовали. Обследовали. Был под наблюдением. Непроизвольное мочеиспускание.

Мальчик отворачивается к окну. Мама демонстрирует медицинские познания. Я делаю попытку подняться с кресла. Посетительница величественно взмахивает рукой.

Ребенок плохо спит. Стал нервным. Ушел в себя. Психотропные окончательно понизили жизненный тонус.

В моем сознании рождается неожиданная догадка. Я подхожу к мальчику. Он смотрит в окно отрешенно. Однако глаза не пустые. Подросток явно видит перед собой какую-то неотвязную картину. Кладу ему руку на плечо. Он вздрагивает.

- Расскажи, пожалуйста, как ты упал с мотоцикла... Мама поспешно сует мне рентгеновский снимок. Мальчик явно поражен вопросом. Бормочет что-то про коробку передач. Обреченно замолкает.
- Упал, и все...

Похоже, обстоятельства падения никого из специалистов не волновали.

Но тут негаданно улетучивается мамина респектабельность. Она приближается к нам и властно произносит:

Доктор, история с мотоциклом не по вашей части. Это травма, ушиб... Мы из-за нервов. Я советовалась со знакомыми. Мальчик невменяем. Ходила к Махариши, просила мантру. Но сын отказывается произносить молитву. Он борется со своим недугом и старается быть начеку. Не спасать... В этом изюминка...

Прошу мальчика сесть в кресло. Нарочито долго делаю записи.

Хотите знать мое мнение? Мотоцикл тут не главное. Мальчик живет в напряженном ожидании. Это страх. Патология вызвана парализующим воздействием испуга. Но не от падения.

Мальчик смотрит на меня с немым вопросом.

Скажите, не было ли в жизни ребенка серьезных потрясений? Смерть близкого человека? Неожиданное насилие? Что-нибудь в этом роде?

Дама смотрит на меня с немым превосходством. На нее накатывает параксизм смеха.

Серьезные потрясения? Насилие? Вы хоть представляете себе наш быт? Когда хоронили бабушку, мальчика нарочно отправили в деревню. У ребенка репетиторы, гувернер... Небольшое физиологическое отклонение от ушиба. Вот и все... Это нервы... Нужны нетрадиционные средства... О вас говорили...

Теперь мальчик смотрит на меня с иронией. Я придвигаю кресло к столу.

Насколько я понимаю, вы относите себя к людям, которых называют "новые русские"? Расскажите подробнее о своей жизни. Как протекает ваш день? Часто ли ребенок бывает с вами?

Женщина обнимает ребенка, успокаивается.

- По утрам мы все вместе... Перед уходом на работу папа любит выпить кофе. Мы обмениваемся новостями. Собираем сына в гимназию. Наш гувернер умеет водить машину.
- Ну, и о чем обычно идет речь?
- Ни о чем особенном. Отец рассказывает о делах фирмы, о денежном курсе, всяких разборках, о знакомых. Мальчик вздрагивает. Я успеваю заметить его испуг.
- У вас хорошие друзья? Что вы знаете о партнерах фирмы?
- Что вам сказать? Обычные деловые люди.

Подросток съеживается в кресле. Я с недоумением наблюдаю за ним.

- Дружите семьями?
- Пожалуй, нет. Вот когда был жив дядя Леша... Он работал на смежной фирме.
- Умер?
- Его убили! Разве вы не читали об этом в газетах? Наемник сделал шесть выстрелов. Дядя Леша скончался прямо на месте. Мальчик поднимает на меня глаза. Его сотрясают рыдания. Я смущен, возможно, мальчик дружил с покойным. Однако разговор поворачивается в другое русло.
- Эдик совсем не знал дядю Лешу. Когда его убили, мальчик был в деревне.

Подросток смотрит на меня со знакомым отрешением. Он уже успокоился. Я спрашиваю его:

- Отчего ты думаешь о дяде Леше? Что ты знаешь о нем?
- Так, вообще... Папа часто говорит: преданных людей мало и их убивают. Скоро убьют всех...
- Неужели?
- Это ясно. Отец всегда рассказывает, кого подкараулили, выследили и пристрелили...
- Тебя это пугает?

Эдик подавленно молчит. Он явно хочет открыться. Однако что-то мешает ему. Мама, похоже, шокирована. Я закрываю дневник. Уславливаюсь о новой встрече. Потом подхожу и притягиваю мальчика к себе. Неожиданно для меня мальчик произносит:

- Они и папу убьют... Мама в шоке.
- С чего ты взял?
- Я видел сон. У меня выхватили чемодан, в котором лежал дядя Леша. Я долго бежал за ним. Хотел догнать. Чемодан раскрылся, и оттуда вывалился мертвый папа...

После ухода посетителей я долго не могу успокоиться. Да, время рождает новые ситуации. У благоденствия - свои кошмары...