Юбилею Великой
Победы.

Рожденным для любви,
обученным для службы
и преданным до конца,посвящается...

Бельчик.
Рассказ – быль.

Бельчик был обыкновенной дворнягой четырехлетком и работал коренником в ездовой упряжке на которой вывозили раненых солдат с поля боя…
На эту «непыльную» работу он попал случайно и был несказанно рад тому, что ему представилась такая возможность послужить людям.
Очень часто в минуты отдыха он размышлял о смысле собачей жизни, ему казалось что он делает очень важную и нужную работу спасая от верной гибели чьих то настоящих и будущих отцов, мужчин Государства Российского в эти минуты целиком и полностью зависящих от его, Бельчика расторопности, потому что он как коренник задавал ритм бега всем другим собакам упряжки…

Шло время, менялись вожатые, по причине ранения или гибели, менялись собачки его упряжки по той же причине и лишь Бельчик оставался на своем боевом посту. В суматохе боя трудно отличить мертвого бойца от еще живого, Бельчик умел это делать безукоризненно, показывая лапой или лаем вожатому на истекающую кровью очередную жертву этой никому не нужной и бессмысленной бойни, которую люди называли страшным словом война. Бельчик ненавидел эту войну всеми фибрами своей собачьей души. По ночам ему часто снилось как он сражается с беспощадной и злой волчицей пожиравшей людей на поле боя, имя этой волчице было – Война.

Многое повидал Бельчик на своем недолгом собачьем веку, но ни разу не изменил своему долгу. Были случаи когда он с уцелевшими собратьями самостоятельно привозил раненного бойца к медсанбату для оказания первой медицинской помощи, потому как вожатые очень часто становились добычей вражеских снайперов. А один раз Бельчик со своей упряжкой попал под удар неприятельских танков, на большой скорости прорывавшихся из окружения, а о том сколько раз попадали под бомбежку и говорить не приходится, но ни разу, ни Бельчик ни его собачки не испытывали ни страха, ни упрека по отношению к людям, уготовившим им такую незавидную участь. На войне и собаки и люди живут в одних и тех же условиях, деля все горести и тяготы жизни на передовой, замерзая под пронизывающим до костей стылым морозным ветром зимой, изнывая от жары летом, промокая насквозь под холодными, пополам с мокрым снегом дождями, которые всегда случаются весной и осенью…

Больше всего Бельчик не любил хлябь и распутицу, когда по грудь утопая в стылой жиже из последних сил приходилось вытаскивать тяжеленную от налипшей грязи тележку с раненым. Зимой было легче, легкие нарты скользили по снегу как бы сами собой, даже тогда когда он был рыхлым и глубоким и собачки его преодолевали короткими прыжками. Питался Бельчик как и все другие собачки из одного котла вместе со всеми остальными солдатами того подразделения к которому они были приданы. Все бойцы и командиры относились к ним с особым трепетом и любовью, наверное потому, что собачки на войне напоминали им такую далекую и призрачную мирную жизнь, куда каждый из них надеялся обязательно вернуться…

Бельчик видел, как после каждого боя все поле было усеяно разбитой и горящей техникой, когда жизнь на этом поле ровным счетом ничего не стоила. Еще труднее было, когда боевые действия велись в городе, улицы которого были завалены битым щебнем и кирпичом, примерно тоже самое можно было сказать и о болотистой местности. Бельчик часто мечтал, что будь он человеком, имеющим вместо лап руки, обязательно написал бы об этом книгу. Но прошло время и книгу об этом написали другие, но ни в одной из них не было сказано ни слова о судьбе тех собачек, постигшей их после войны. Не знал об этом и Бельчик мечтавший о том, чтобы это безумие, поскорее закончилось…

И вот наступил тот день, когда закончилась и эта напасть, продолжавшаяся почти половину короткой собачьей жизни, ибо все в этом мире кончается, и плохое и хорошее. Как только отгремели бои, Бельчика и его четвероногих соплеменников сразу сняли с котлового довольствия, согнали в специальные загоны, почему то называемые отстойниками, а потом погрузили в автомобили и повезли подальше от глаз фронтовиков в безлюдное место, где всех до одного расстреляли…

Потом наспех завалили землей и быстро уехали. Но Бельчику повезло и на этот раз, его не убили, а только ранили и он смог выползти из под груды агонизирующих, дергающихся в предсмертных конвульсиях собачьих тел. Рана оказалась не смертельной, которую Бельчик зализывал в течение нескольких дней. Одна мысль не давала покоя Бельчику: Почему!? Зачем!? У него не было обиды и злости на тех, кто это сделал с ним, он думал только об одном, как выжить и пережить, то новое испытание так вероломно на него обрушившееся…

Сколько пролежал в забытьи, Бельчик не помнил, очнулся от сильной тряски и увидел вокруг себя каких-то людей, разговаривающих между собой на непонятном ему языке. На тележке, которую тянули за собой два подростка кроме него лежал нехитрый скарб, баклага с водой и еще что то, чего Бельчик разглядеть не успел, когда подстилку, на которой он лежал, подхватили крепкие мужские руки и перенесли в подвал полуразрушенного немецкого дома. Так для Бельчика началась новая жизнь. Он видел, как трудолюбивые немцы отстраивали заново свои разрушенные дома, как бережно они относились к животным. И все же Бельчик очень часто тосковал по «крутой» русской речи, по тем запахам за долгие годы ставшим для него родными. Теперь ему по ночам снились вывезенные с поля боя русские солдаты, звавшие и манившие его к себе, а он рвался к ним и не мог вырваться из чего-то цепкого, удерживающего его. Рана окончательно зажила, и он вновь стал веселым и жизнерадостным псом, любящим детей и жизнь. Бельчик прожил долгую собачью жизнь в которой самым главным были яркие незабываемые моменты, пережитые им на войне, где прошла его молодость и молодость всех тех, кто был вместе с ним рядом, как людей, так и собак…
3 июня – 2000 года.

Леха был правильным пацаном. После ПТУ шабашил на стройках, не дурак был выпить и подраться, но матери и сестрам деньгами помогал. Ему уже стукнуло хорошо за тридцать, когда в их строительной бригаде появился Сыч. Точнее, Константин, но работяги вскоре прозвали его Сычом. Странный он был парень. Высокий, плотный, с волосами, собранными в хвост на затылке, всегда смурной. Отказывался от курева и вина, бубнил чего-то себе под нос и совсем уж не выносил мужских разговоров про женский пол - краснел, бледнел, а то и вовсе уходил подальше.

С ним было трудно общаться, а еще труднее - работать, потому что работал он честно. Вся бригада спешит кое-как закончить объект и смыться с участка, а из-за Сыча приходится вкалывать до заката - потому что он по правилам замешивает раствор и дожидается полного высыхания. Чудика пытались бить, но драки как-то не получалось, он всегда умудрялся избежать разборок.

Озверев, бригада пошла к прорабу Михалычу с требованием убрать это чудо-юдо. Мол, не наш он совсем, да и работает плохо. Но Михалыч отмахнулся: «Хватит бухтеть, мужики! Костя - самый правильный из вас, просто несчастье у него. Не повезло парню… а всё эти, будь они неладны, попы».

Леху эта новость прямо-таки поразила. Что за попы, что за чепуха? Просто у Сыча с головой не в порядке. Но все-таки он загорелся про этих попов узнать подробнее, вытянуть из Кости его историю. Зачем? А чтобы потом всей бригадой посмеяться.

Так бы все это и оставалось в планах, но случай подвернулся сам. Стояла Светлая Седмица (о чем никто из работяг и не задумывался) - и тут вдруг Сыч явился на объект с подарками! Каждому в бригаде вручил он по куличу и паре крашеных яиц, а вдобавок спел что-то церковное. Тут-то над ним и заржали. Только недолго - увидели его глаза, потемневшие от гнева. Сыч переменился вмиг. Начал кричать, обзывать богохульниками - а после неожиданно расплакался. Встал на колени, произнес: «Простите, братья, меня окаянного!», вытер слезы рукавом и побежал на выход. А мужики сидели как пришибленные.

Вот тут Леха и осознал: Сыча спасать надо! Человек ведь, жалко его!

И он начал действовать. Взял в конторе у Михалыча адрес Кости - тот, оказалось, не имел своего жилья, снимал комнатку у кладбищенского сторожа. В сторожке Леха Сыча не застал, зато пообщался со сторожем. Звали его Женька, был это пожилой дядька, большой любитель поддать. Леха поставил выпивку - и за рюмкой вина узнал немало интересного о Косте.

Оказалось, он - расстрига. Что это значит, Леха понимал не вполне, даже думал, уж не охотятся ли за Сычом менты? По Женькиным словам, приехал Костя откуда-то из Костромской области, о себе говорил мало, все больше книжки читал, особенно ту, что в черном переплете и с крестом. Да еще постоянно молился и плакал. А то вдруг нехило поддавал, ходил к какой-то путане, на которой думал жениться. Потом на несколько дней пропадал, и вновь по кругу: молитвы, книжки, рюмка… В церковь тоже ходил, но изредка.

Пока ошарашенный Леха переваривал эту информацию, пришел и сам Костя-Сыч. Сел к ним, молча налил себе стопку - и начался долгий разговор. Сторож Женька, впрочем, быстро вырубился, а Леха с Сычом сидели до утра.

Оказалось, Сыч верил в Бога - по-настоящему, серьезно. С юности мечтал стать монахом , и стал - получил благословение своего духовника, в 18 лет поехал в монастырь под Калугой, был трудником, послушником, а в 25 лет принял постриг. И все до поры до времени было у него хорошо: молился, трудился, как и все. А потом что-то с ним стряслось. «Бес попутал», пояснил Костя. Он стал дерзить игумену, братии, пропускал службы. Однажды сбежал из обители и пошел к девице легкого поведения. Переночевал у нее, вернулся в монастырь. Там игумен его наказал, и вроде бы подействовало, Костя опомнился, и целый год все было хорошо. А потом все пошло по новой. После дикого скандала с игуменом он сказал, что не хочет больше быть монахом. Ему дали время, много времени, с ним беседовали старцы - но Костя их выгонял, оскорблял. За него молились - но это не шибко помогало. И тогда его расстригли. Он перестал быть монахом и не мог больше оставаться в обители. Ему дали денег на дорогу и молитвенник - и Костя ушел в мир. А в миру все завертелось. Ни дня без выпивки и женщин. Ни дня без слез, когда хмель сойдет, а совесть проснется.

Костя начал ездить по разным монастырям, просился в послушники, его принимали - но спустя пару дней или приходилось его выгонять, или он сам уходил. Постепенно по обителям и вовсе пошла о нем недобрая слава. Расстрига - это как клеймо. Как с этим жить, он не знал. Вписаться в мирскую жизнь, стать обывателем у него тоже не получалось. Заработать денег он мог, мог обзавестись имуществом, жильем - но постепенно начал осознавать, что все это ему не слишком нужно. То время, которое он провел в монашестве, не прошло ведь для него бесследно. Он видел и чудеса, совершаемые по молитвам старцев - как исцелялись алкоголики, как у бездетных родителей рождались дети. Многое он видел. Глубоко веровал. И предал.

Лехе в диковинку было все это слышать, особенно про чудеса. Вот бы встретиться с такими старцами, подумалось ему вдруг. Тогда, возможно, он и пить перестал бы, и работу себе нашел получше, и семьей обзавелся. И вспомнилось ему разное: покойный отец, смертным боем избивавший мать по пьяни, загулы старшей сестры, вечный поиск денег на выпивку. Стало ему горько - и тут он сам заплакал, как совсем недавно Сыч.

А тот принялся утешать Леху, бубнил что-то. Они обнялись как собутыльники - и оба уснули. Утром в сторожке Сыча не оказалось - Женька сказал, что тот в город поехал, в храм. Леха кивнул и поехал на стройку.

Но все уже было как-то не так. Обрывки ночных разговоров с Сычом не выходили из его головы, и это заметили в бригаде, принялись шутить: уж не заколдовал ли тебя Сыч?

Прошло несколько дней. Леха, протрезвев, пытался заговорить с Костей, но тот на разговоры не велся, а вскоре и вовсе заявил, что бросает работу и уезжает далеко.

И вот тут-то Леху что-то подтолкнуло: он попросился с Сычом за компанию, и тот, странное дело, не отказал.

Началась у него какая-то другая жизнь. Убирали картошку, помогали на кухне, работы было глаз не поднять. Зато чувства после этой работы были совсем другие, чем раньше, на шабашках, где заколачивал он немалые деньжищи. А тут бесплатно - но почему-то радостно. Недалеко лес, красота неописуемая. Монахи, молодые и старые, с добрыми лицами, всегда готовы помочь. Будто в семью попал!

А вот с Костей-Сычом было неладно. Из храма тот всегда выходил в слезах, ничем не мог утешиться. Лехе так жалко его стало, что пошел к старому монаху, которого называли прозорливым. Рассказал ему все, что знал о Сыче, спросил - как же ему помочь? Может, обратно в монахи принять, чтоб не мучился? Старец улыбнулся в бороду, а потом серьезно сказал: «Не о Сыче ты сейчас должен думать, а о своих грехах. А Константина поблагодари за то, что открыл тебе себя самого. И молись за него. Может, Господь и смилуется, как над апостолом Петром . Богу все возможно».

Леха понял одно: назад Сыча не примут, и начал возражать: как же так? Погибает же человек. И тогда старец произнес печально и твердо: «Он сам оставил Христа, сынок. Насильно ко Христу никого привести нельзя».

Только тут до Лехи дошел весь ужас драмы Сыча. Тот потерял всё. Остался совершенно один. Тем более нельзя его бросать! А что можно сделать? Старец советовал молиться, но как? Леха ведь не монах, не умеет…

…Пролетело два года. Вместе с Сычом Леха трудился в монастыре, научился молиться утром и вечером, ходил на церковные службы, исповедовался и причащался… и как-то вдруг понял, что хочет стать монахом и остаться здесь, на острове. О том, чтобы вернуться к прежней беспутной жизни, уже и помыслить не мог. Его благословили принять иноческий постриг, только не на Валааме, а в другом монастыре, в глубинке, куда Леха вскоре и уехал.

Теперь он уже не Леха, а инок Леонид.

Что же до Сыча, тот остался трудником на Валааме - хотя, быть может, там его сейчас уже и нет. Через несколько месяцев после отъезда инок Леонид получил от него открытку, где написано было только «Слава Богу, я жив». Что это значит? Быть может, он был прощен и трудится где-нибудь во славу Божию? Не зря же Господь свел его на жизненном пути с Лехой…

Записала Вера Евтухова

В материале использованы фотографии Лоры Сутягиной - Россия, Валаам, Программа «Волонтером на Валаам».

Главная > Рассказ

Хороший человек

Рассказ-быль

Учительница вошла в класс и поприветствовала ребят. Все дружно встали. - Садитесь. Заскрипели парты, четвероклассники усаживались на свои места. Наступила тишина. Нина Дмитриевна начала урок. - На прошлом занятии мы с вами писали сочинение о животных. Мне очень понравились все ваши работы. Но вот одно сочинение мне показалось особенным. Я хочу его вам прочитать и услышать ваше мнение. Только честно. Договорились? - Да-а-а… - Сочинение называется «О собаке». Итак, слушаем. «Собака – самый близкий друг человека. Человек должен ее кормить, воспитывать, мыть и ходить с ней гулять. Собака очень любит играть, а человеку иногда некогда. И человек бьет ее. Так нельзя относиться к собаке. Собака играет большую роль в жизни человека. Когда у человека есть собака, тогда он веселый и радостный. А когда у человека нет собаки, тогда он всегда серьезный и у него нет лица. (Ребята заулыбались. ) Собакам нравится есть мясо, рыбу и другие продукты. А если человек не может кормить ее рыбой и мясом, тогда собака обидится и будет злиться на хозяина, скоро похудеет и может умереть. Люди, вы должны давать собаке хоть кусочек мяса в неделю! Люди, ухаживайте и любите собак!» Нина Дмитриевна посмотрела на ребят. Они сидели притихшие, задумчивые. - А теперь скажите мне, вам понравилось сочинение? - Понравилось… Да-а-а… - А что вы скажите о человеке, который написал это сочинение? - Он добрый. - Отзывчивый. - Нежадный. - Он веселый. - Очень обидчивый. - Он - хороший друг. - Он – хороший человек. - Вы узнали кто это? - Узнали… - Это Андрей… - Никто не хочет взять свои слова обратно? - Нет! Нет. Нет… Андрей сидел весь красный со слезами на глазах. - Ну вот, Андрюша, теперь ты знаешь, что думают о тебе твои товарищи. Не подведи их. Будь всегда в жизни добрым, заботливым, отзывчивым, хорошим другом и хорошим человеком. Мы все желаем тебе успехов! …Однажды мы, 70-летние бабушки и дедушки, читали Андрейкино сочинение на встрече одноклассников. Смеялись до слез. Сколько в нем наивности, непосредственности, доброты! Милый Андрейка… Он живет сейчас очень далеко отсюда. Я жду своего хорошего человека в гости на Новый год. Так хочется обнять его, послушать его новые песни. До скорой встречи, мой хороший человек!

Надежда Савенкова

P . S . Школа – дом, куда входишь ты ребенком, а выходишь уже взрослым юношей, где познаешь не только науки, но и чувство дружбы, чувство первой любви, учишься жить и познавать жизнь. Как крепко школа нас сдружила, Неравнодушны мы к судьбе друзей. И память в сердце сохранила Все содержанье школьных дней.

Прокопий был охотником, настоящим профессионалом. Многие годы о провел в тайге, добывая зверя и птицу. Он знал тайгу, он любил такую жизнь. Его жена и дети постепенно привыкли к его образу жизни, который не менялся с юношества. Прокопий уходил в тайгу на месяц, иногда и дольше. Там он жил в тех местах, куда редко кто приходит. Некоторые избушки он строил сам и с товарищами, а некоторые достались ему по наследству. Прокопий был конечно немногословен, не жадный, зверя и птицу любил и ценил. Добывал столько, сколько нужно. Основных помощника и верных друга у него было два. Крупные западно-сибирские лайки Толкач и Горняк. Толкач был уже в возрасте, берег свое здоровье и энергию. Горняк был в расцвете сил. С этими двумя собаками Прокопию было легко в тайге. Они и зверя выследят, и птицу разыщут. Они предупредят об опасности и выведут на нужный след, и бывало даже спасали Прокопия, то от глубокой ямы, то от топкого болота. Толкач уже был сам по себе. Придет и ляжет в стороне и лежит, набирает энергии, зато потом носится с Горняком на перегонки. Горняк был великолепный пес, сильный и умный. Он медведя мог так умотать, что тот падал без сил и можно его просто связать. А пушного зверя держал так, что Прокопию оставалось не спеша подойти и сделать свое дело. На птицу звал по-особому, не звонкий лай как на зверя и не злобный, как на медведя, рысь или росомаху, а такой утробный как у далекого поселка забивали сваю. В общем пес был дороже золота. И слух о нем шла по всей тайге, о нем складывали байки и легенды. Прокопий в душе гордился Горняком, и в то же время относился к нему по-дружески, но зная, что собаке положена собачья жизнь.

Однажды к нему в избушку пришел Юра, местный охотник эвенк, их поселение было в 50 км от избушки Прокопия. Селение небольшое всего пятнадцать охотников. Они охотились по двое-трое, иногда даже все вместе шли на большого зверя, лося или медведя.

Юра зашел к Прокопию в избу, когда собаки уже угомонились на окрик Прокопия, сел у печки, достал папиросу, открыл дверцу, прикурил от палочки и стал дымить в печку. Прокопий смотрел на него и думал, что же привело Юру в такую даль, хотя ружье у Юры было, но он явно не охотился. Значит шел целый день к нему. «Будет Горняка просить», мелькнуло в голове. «Прокопий, ты знаешь зачем я к тебе пришел?» «Догадываюсь» Прокопию не нравилось говорить постоянно о Горняке и отказывать людям, говорить им довольно очевидные вещи. «Моего Каштыма унесла болезнь ног». Каштым - собака Юры, попала в серьезную схватку с медведем и тот сильно ударил по позвоночнику и иногда ноги заплетались, а потом видно совсем стало хуже и Каштым слег. Теперь Юра без собаки, получается он потерял Каштыма через 3 месяца после того, как его сука Бурка ушла с волками, а может они и задрали ее стаей. Да, для Юры это был жестокий удар, к которому он был явно не готов. Сначала он ждал Бурку и ходил за ней в лес. Не брал другую собаку, а потом случилась беда с Каштымом и он совсем растерялся. Ему было очень плохо, Прокопий видел это, но тут как говорится без вариантов. «Знаешь ведь мою беду?» заговорил Юра. «Отдай мне Горняка, ты - городской, можешь охотиться и в магазине, купишь себе другую собаку, вон Толкач еще у тебя. А у меня никого нет» Прокопий даже взгорячился «Да что вы за народ-то такой, я уже говорил тебе и Серафиму, что собаку не продам» «Даю тебе 100 тысяч!» выпалил Юра. Прокопий замолчал «Деньги немалые, где Юра их взял, видно всем селением скинулись ему на собаку». Да, сумма немалая, можно было много чего прикупить. Но как только мысль шла в сторону Горняка, Прокопий понимал, что такой суммы нет, за которую он бы отдал Горняка. «Не продается и все, хватит разговоров, садись, давай чайку попьем.» Юра вздохнул сел, молча попил чаю и лег спать, а поутру, попрощавшись, ушел». Прокопий молча и с тревогой посмотрел ему вслед. Да, бывает, что беда меняет человека не в лучшую сторону. Прокопий продолжал свои дела в тайге, иногда возвращаясь мыслями к визиту Юры. А через пару дней Горняк пропал. Бегал - бегал вокруг избы, а тут пропал. Конечно, бывало, что он отбегал от избы, но через минут 40, максимум час возвращался. А тут уже время к вечеру и нет собаки. Прокопий посмотрел на Толкача, тот в ответ вильнул хвостом, мол не знаю, загулялся. Прокопий вышел из избы позвал Горняка несколько раз. Подумал, что утром пойдет искать, лег спать. На утро Горняка не было. Прокопий стал собираться. Он знал, что ему до селения, в котором жил Юра с поисками Горняка придется добираться два дня и одну ночь провести в тайге. Взяв все необходимое он повернулся к Толкачу и сказал, пойдем искать твоего друга. Толкач понял после слова «Горняк». Запрыгал и побежал, иногда останавливался и смотрел на хозяина и дожидался или бегал полукругом возвращаясь к хозяину.

В одном месте Толкач залаял показывая Прокопию, что тут что-то произошло, но Прокопий ничего не замечал, осматривая место. Трава была примята и мох местами сорван, но никаких четких следов не было. Что-то здесь произошло, но умелая рука убрала все возможные следы, которые могли приоткрыть тайну. И только запах остался еле уловимый, но для Толкача какой-то особый, он стал немного заторможенным, но активности не потерял. Толкач как бы долго думал, а потом действовал. По еле заметным следам Прокопий со странным Толкачом еще прошли километров десять, а потом пропали все следы и запахи. Прокоий сбившись со следа решил просто идти в селение. Запах подействовавший на толкача навел его на мысль, что Горняка приворотили. Он знал про такие случаи, когда хороших собак уводили у охотников навсегда. Делали специальное варево, в которое добавляли разные корешки и органы животных. Секрет такого снадобья раздобыть чрезвычайно сложно и передавались эти секреты из поколения в поколение в строжайшей тайне, а пользовались только в крайних случаях и то, если собака передавалась за тысячу и более километров. Бывало, что с охотником случалась беда и собака сидела около него сутками и забрать ее не было возможности и тогда тоже применяли это варево.

Прокопий к вечеру второго дня пришел в селение эвенков. Он сразу пошел к самому старшему и уважаемому охотнику деду Василию. Дед был известен своими мудрыми решениями сложных жизненных ситуаций, которые впрочем не так часто возникали в их жизни, потому что охотники соблюдали обычаи своих сородичей.

Дед был угрюм, выслушав Прокопия. Он уже понимал, что в Юру вселился дух бессилия и тот мог пойти на все ради своего успокоения. Деньги, которые собрали Юре сл всего селения не были потрачены на покупку собаки, хотя он сказал, что выкупил ее у Прокопия. Юра обманул сородичей и теперь ему предстояло наказание. В тайге один закон - быть честным по отношению к другим, тем более к сородичам. И быть честным по отношению к себе. Когда кто-нибудь нарушал этот закон, то ему следовало наказание, вынесенное советом селения и всегда последнее слово оставалось за старейшиной. Для деда это была нелегкая задача - ведь он знал Юру много лет и понимал, что череда несчастных событий выбила охотника из колеи. И простить его тоже не могли. Законы тайги едины для всех. Какое ему наказание назначить? Есть, конечно, выход, но он может не под силу Юре. Деде вздохнул. Потом посмотрел на Прокопия и сказал, какую меру наказания ты бы хотел для Юры, твое слово тоже будет значимо для совета. Прокопий задумался и сказал, жизнь рассудит, мне нужен Горняк такой, какой он был.

Юра вернулся, когда уже стемнело. К его избе-чуму подбежал подросток и сказал, что его зовут на совет. Юра привязал Горняка и пошел на совет.

Войдя в центральную избу, он заметил среди охотников Прокопия и повесив голову на грудь встал у двери. Он решил, что будет молчать, охотники уже все обсудили и теперь решали, что делать. Дед посмотрел на Юру и сказал, что все понятно, Прокопий прав. Теперь нужно принимать решение, которое было очень трудно выполнимым, с одной стороны, надо наказать Юру, а с другой стороны, надо вернуть Горняка, что было делом невыполнимым, так варево, которое дал Горняку Юра обратной силы не имеет. Горняк теперь был во власти Юры и никто не смог бы его переманить. Все молчали и думали. Прокопий за этм молчанием вдруг ощутил, что потерял Горняка навсегда и в груди у него так защемило, что слезы навернулись на его глаза, он опустил голову.

Молчание длилось полчаса. Дед поднял голову обвел глазами всех присутствующих охотников с кем-то встретившись взглядом. Потом велел Юре выйти.

Как только Юра вышел, все устремили свои взоры к деду. Тот сказала, что слушает предложения. Один охотник сказал, что предлагает Юру выгнать на 1 год из селения. А вместо Горняка дать Прокопию двух лучших собак селения Лану и Могоча. Лана и Могоч ценились в селении и принадлежали Серафиму, одному из лучших учителей собак. Серафим угрюмо посмотрел на говорившего, но ничего не сказал, он знал цену Горняку, даже эти две собаки не заменяли Горняка, но они были ему очень дороги. Остальные молчали, вероятно согласившись с оратором. Дед молчал. Потом сказал, что хорошо такой вариант может устроить Прокопия. Но не совсем, он хочет Горняка. И мы должны ему вернуть Горняка и дать еще подарок за то, что человек из селения поступил так, что нарушил законы тайги. Несколько человек сразу сказали, что такое невозможно. Дед поднял руку, все замолкли. Возможно, сказал дед. И мы можем принять такое решение, чтобы Юра пошел в лес и привел свою собаку суку Бурку. Охотники от неожиданного предложения деда вскинулись ыбло зароптать, но дед опять поднял руку. Такое решение будет действовать две недели, если к этому времени Юра не вернется мы отдадим Прокопию Лану и вернем Горняка. Он обратился к Серафиму с вопросом, когда Лана будет гулять. Серафим сказал, что как раз через две недели она будет готова принять кобеля и удивился, что дед как будто знал про это. И потом заулыбался, он понял, почему дед сказал про Лану. Таким образом можно будет снять Горняка с приворота. Прокопий вместе с загулявшей Ланой подойдет к Горняку и уведет его спокойно, а там уже все будет по-другому. Серафим сказал, что это мудрое решение, но остается вопрос, почему Юре идти за Буркой, когда можно просто отдать лану Прокопию и тогда все будут успокоены. Дед просто сказал, что Юра приведет Бурку и отдаст Серафиму с щенками от волка. Это задача трудная, но Бурка уже должна успокоиться и пойти с Юрой, время уже подошло. Все заулыбались, Прокопий тоже оживился и засиял. Дед кивком попросил привести Юру, все сделали серьезные лица, хотя в уголках глаз сидели смешинки. Их и заметил наблюдательный Юра, когда он вернулся, и он понял, что несчастья его прошли.

0

"Страшная история", рассказ-быль.

Страшная история

Был погожий летний день. Вечерело. В воздухе стоял густой запах свежей, умытой недавним, коротким дождиком, тополиной листвы. Дневная духота сменилась влажной прохладой, и было приятно, не спеша, прогуливаться по небольшим, уютным улочкам нашего чудесного, ни с каким другим не сравнимого городка.

Мы брели со старинным, ещё школьным приятелем и вспоминали давно минувшие детство и юность, прошедшие в этих местах. Неожиданно Вячеслав предложил:

Давай зайдём к моей маме - это совсем рядом - навестим её, а заодно попросим рассказать что-нибудь, наиболее ярко запомнившееся ей о Великой Отечественной войне. Ведь завтра двадцать второе июня! Она прекрасно помнит тебя и будет очень рада встрече! - Я не мог не согласиться.

Старушка жила в маленькой, обставленной в стиле пятидесятых годов комнате, двухкомнатной коммунальной квартиры, практически одна: соседи появлялись редко. Открыв дверь, она искренне обрадовалась гостям, сразу засуетилась, вслух сокрушаясь о том, что в наше смутное время угощать нас ей нечем. Несмотря на наши протесты, она, как человек старой закалки, проявила настоящее русское гостеприимство. Вскоре на столе появились её скромные запасы печенья и варенья; вскипел чайник, и вот мы уже сидим за столом, пьём свежезаваренный, душистый, пахнущий смородинным листом чай с домашним вареньем и вспоминаем далёкое прошлое.

Солидный возраст старушки, кажется, никак не повлиял на её память. Голубые её глаза чисты и проницательны и, как зеркало души, отражают активную работу мысли. Она не утратила интереса к жизни, её волнуют сегодняшние события в стране, суждения о них вполне адекватны.

Мама, расскажи нам лучше что-либо о Великой Отечественной войне. Завтра же очередная годовщина её начала! Вспомни, пожалуйста, что-нибудь такое, ну, особенно яркое что - ли! Что-то особенно поразившее тебя!

Людмила Алексеевна опустила голову и задумалась.

Слишком много всего было, сынок, трудно выбрать: и первые дни войны, и первые встречи с фашистами, и эвакуация в Псковскую область, и тамошние лагеря, и лагеря в Германии, и наше освобождение, и возвращение в разбитый Пушкин, и радость нашей победы…

« Сколько же пришлось пережить тогда русскому человеку! И несмотря ни на что, он выстоял и победил!» - думаю я, и с нескрываемым восторгом смотрю на хозяйку. - «Может быть, ещё не окончательно ушла в прошлое эта духовная сила русского народа!»

Некоторое время Людмила Алексеевна молчит, наконец, мысли её, блуждающие по страницам памяти, видимо, останавливаются на чем-то конкретном. Она поднимает глаза.

Хорошо, я расскажу вам одну историю, свидетелем которой я была на Псковщине летом 1942-го года. История жуткая, нечеловеческая! Она и сейчас стоит перед моими глазами, как будто всё это было только вчера!

Вы, наверное, помните, что город Пушкин был оставлен нашими войсками шестнадцатого сентября 1941-го года. Немцы были остановлены на подготовленном заранее рубеже, проходившем в районе нынешней остановки электрички «Двадцать первый километр». Несколько дней в городе существовало безвластие, затем на улицах появились новые хозяева. Прежде всего, они выгнали из своих домов жителей прифронтовой полосы: им было приказано переселиться за Пушкинскую улицу (тогда она называлась Колпинской). Через неделю последовал другой приказ: «Всем жителям переселиться за парк: в Софию или в Павловск!» Примерно через месяц, осознав, что осада Ленинграда будет длительной, немцы всех пушкинцев пешком погнали в Гатчину, откуда вначале на поезде, а затем на крестьянских подводах развезли по псковским деревням. Мы - группа из пятнадцати человек - женщины и дети оказались в деревне Ерёхнево, в тридцати километрах от Пскова. Ни электричества, ни радио в то время в деревне не было. О ходе войны мы узнавали только понаслышке. Немцы, назначив старосту и оставив двух вооружённых полицаев, ушли и появлялись только от случая к случаю.

Староста выделил для нас пустующею избу с исправной русской печкой, распорядился построить нары. В ней мы все и расположились. Спали вповалку, согревая друг друга. Крыша над головой есть, в избе довольно тепло - дрова заготовляли сами в лесу - вообщем, жить было можно! А по сравнению с предшествующими нашими мытарствами - даже и не плохо! Хуже обстояло дело с питанием. Никто, конечно, о нас не заботился: мы оказались на самообеспечении! Вначале меняли прихваченные с собой из дома вещи на муку и картошку в своей и в соседних деревнях; потом, когда менять стало нечего, добывали продукты кто как умел - многие просто побирались. Местные сами жили бедно, подавали скудно. Немцы регулярно устраивали поборы. Я немного умела шить и этим ремеслом некоторое время кормила себя и тебя, Славик. Приходилось, конечно, и с сумой по дворам ходить - просить «Христа ради!», и на подённую работу наниматься. Всё было! Главное выжили!

Однажды предложила мне местная крестьянка сходить в Псков и продать там её сметану. Мне тогда не было ещё и тридцати лет, на подъём я была лёгкая, и потому сразу согласилась. «Услуга за услугу. Может быть, в трудную минуту она вспомнит и поделится чем-либо съестным?! » - думала я.

Дело было, кажется, в июле. Встала затемно, немного перекусила и в путь. Часов за пять прошагала более тридцати километров. В городе нашла рынок, прошлась по торговым рядам, приценилась к сметане. Встала со своим бидоном в сторонке, цену назначила чуть пониже, чем местные торговки, и расторговалась довольно быстро. Покупателями были одни немцы. Ночевать мне в городе негде, да и маленький сын в деревне оставлен один, нужно было сегодня же возвращаться домой. В обратный путь пустилась почти бегом. Спешила до темноты вернуться. Но судьба распорядилась иначе.

У моста через небольшую речку меня вдруг кто-то негромко окликнул. Я даже вздрогнула от неожиданности: лихих людей было тогда предостаточно, а у меня в кармане - чужие деньги! Только тут я увидела невдалеке на противоположной стороне две грузовые машины и большую группу людей. Из кустов показалась незнакомая женщина и поманила меня рукой. Я подошла и присела с ней рядом.

В окружении немецких солдат какие-то люди копали яму. Солдаты торопили их громкими окриками, особенно медлительных - пинками и зуботычинами. Примерно половина работающих была в изодранной советской военной форме, на некоторых одежда буквально висела клочьями. Остальные были в штатском. На спине и на груди у них были пришиты белые шестиконечные звёзды. Я знала, что так немцы метили евреев. Копавшие яму были мужчины разного возраста, женщин среди них не было. В стороне стояли два немецких офицера, они курили и мирно беседовали.

Сейчас будут расстреливать наших, - полумёртвая от страха прошептала незнакомка. - Она была бледна, как полотно, и тряслась как в лихорадке. Себя я со стороны не видела, но, должно быть, выглядела не лучше.

Забравшись поглубже в кусты, опасаясь, что нас заметят, мы наблюдали за происходящим. Мне очень хотелось подняться и убежать, но ноги не повиновались. Я находилась как бы во сне.

Когда яма оказалась настолько глубокой, что человек в ней скрывался почти полностью, один офицер что-то сказал другому, должно быть, переводчику и тот крикнул по-русски:

Хватит копать! Жиды, в яму, быстро!

Люди в штатском сопротивлялись, падали на землю, цеплялись за неё руками, кричали и плакали, молили о пощаде, но бесстрастные немецкие солдаты, угрожая оружием, применив силу, выполнили команду. Все евреи через незначительное время оказались в вырытой ими же могиле.

Русские, взять лопаты и закопать их! - приказал переводчик.

Наши военнопленные стояли тесной кучкой, о чём-то переговаривались, но команду не исполняли. Переводчик повторил команду несколько раз - военнопленные не реагировали. Старший офицер сказал что-то по-немецки, и солдаты начали жестоко избивать их. Сбитые с ног, окровавленные русские с трудом поднимались, но лопаты не брали. Избиение длилось довольно долго. Видно было, как покраснел от бессильной ярости немецкий офицер: русский дух побоями ему не удавалось сломить! Некоторое время он говорил с переводчиком, затем что-то приказал своим солдатам. Переводчик перевёл:

Поменяетесь местами! Теперь в могилу отправятся русские, а евреи их закопают!

Люди в штатском быстро, помогая друг другу, выбрались из ямы и разобрали лопаты. Солдаты силой сбросили туда избитых и обессиленных русских. Рыданий и просьб о пощаде при этом слышалось много меньше, чем в предыдущем случае. По команде: «Засыпай!» евреи быстро заработали лопатами. Они спешили выполнить команду, пока немцы не передумали. Однако они ошиблись.

Когда крики и стоны из ямы нам стали почти не слышны, переводчик подал новую команду:

Стой! Откапать и вытащить русских наверх!

Штатские, подгоняемые солдатами, поочерёдно вытащили полузадохшихся военнопленных из могилы и уложили рядом на земле. Некоторое время они не могли придти в себя и лежали неподвижно, потом зашевелились и стали приподниматься. Один парень, видимо, наиболее сильно избитый и задохнувшийся, не проявлял признаков жизни дольше всех. Офицер подошёл и вылил на него ведро воды, принесённой солдатом из речки.

Мы чуть живые от страха всё сильнее прижимались к земле. Волосы на моей голове встали дыбом. Сердце стучало так, что я боялась быть услышанной немцами. Мне казалось, что я кричу, но язык мой онемел.

Солдаты вновь загнали в могилу штатских. Наконец, последний из военнопленных пришёл в себя, зашевелился и сел. Подождав немного, переводчик подошёл к нему и прокричал в самое ухо:

Возьми автомат и расстреляй жидов!

Парень медленно, с большим трудом поднялся на ноги. Один из солдат передал ему свой автомат, два другие - встали рядом и направили на него оружие. В его ещё затуманенном недостатком кислорода мозгу, по-видимому, никаких мыслей кроме ненависти к своим могильщикам и желания им отомстить не было. Из ямы слышались душераздирающие крики. Автомат затрясся в руках военнопленного, и через минуту всё стихло. Немецкий солдат вырвал оружие из рук стрелявшего. Последовал приказ переводчика: «Засыпай!» На этот раз работали и немцы. Они спешили, наверное, их ждала другая подобная работа. Прихватив военнопленных, они уехали. Мы ещё долго не могли придти в себя от увиденного и пережитого. Домой я вернулась только утром.

На память о том событии у меня осталась первая седая прядь в тогда ещё пышных волосах. Из-за этого сходства после войны сослуживцы долго величали меня Индирой Ганди.

Рассказчица умолкла, наступила длительная пауза. По лицу её было видно, что она сегодня ещё раз пережила те чувства, которые ощущала полсотни лет назад. Скорее всего, ей предстояла бессонная ночь. Чувство вины за разбуженную память этой старой, столько пережившей женщины охватило меня. Вместе с тем я ощутил гордость за свою принадлежность к великому русскому народу, который пройдя через все ужасы той войны выстоял сам и освободил от недочеловеков народы Европы, практически не получив за это никакой благодарности.

Я с ужасом старался представить себя на месте людей, судьба которых решалась тогда около открытой могилы. Мне захотелось хоть немного походить на тех безымянных русских военнопленных, проявивших истинные мужество, стойкость и гуманизм. Настоящих героев!