Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога - это дорога чести. - Он помолчал. - Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. - И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. - Да, немало упрекали меня, - сказал Кутузов, - и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать. ] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… - продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. - Ох, советчики, советчики! - сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. - Он покачал головой. - И французы тоже будут! Верь моему слову, - воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, - будут у меня лошадиное мясо есть! - И опять глаза его залоснились слезами.

Однако должно же будет принять сражение? - сказал князь Андрей.

Должно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n"entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, - вот что плохо. ] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? - спросил он, видимо, ожидая ответа. - Да, что ты велишь делать? - повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. - Я тебе скажу, что делать, - проговорил он, так как князь Андрей все-таки не отвечал. - Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, - он помолчал, - abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся. ] - выговорил он с расстановкой.

Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. - Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».

Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, - думал князь Андрей, - но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что-то сильнее и значительнее его воли, - это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, - думал князь Андрей, - почему веришь ему, - это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.

После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно-патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.

С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, - второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.

Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.

В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n"en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона. ] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.

Вы никому не делаете милости, - сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.

Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.

Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?

Штраф! - сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.

В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по-русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.

Другой штраф за галлицизм, - сказал русский писатель, бывший в гостиной. - «Удовольствие быть» - не по-русски.

Вы никому не делаете милости, - продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. - За caustique виновата, - сказала она, - и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, - обратилась она к сочинителю: - у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по-русски. А вот и он, - сказала Жюли. - Quand on… [Когда. ] Нет, нет, - обратилась она к ополченцу, - не поймаете. Когда говорят про солнце - видят его лучи, - сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. - Мы только говорили о вас, - с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. - Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.

Ах, не говорите мне про мой полк, - отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. - Он мне так надоел!

Вы ведь, верно, сами будете командовать им? - сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.

Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.

Нет, - смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. - В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…

В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.

Очень, говорят, плохи дела их, - сказала Жюли. - И он так бестолков - сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.

Нет, кажется, на днях состоится продажа, - сказал кто-то. - Хотя теперь и безумно покупать что-нибудь в Москве.

Отчего? - сказала Жюли. - Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?

Отчего же вы едете?

Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д"Арк и не амазонка.

Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.

Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, - продолжал ополченец про Ростова.

Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? - хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.

Они ждут меньшого сына, - сказал Пьер. - Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.

Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!

Что проходит? - недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.

Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.

Какой рыцарь? Отчего? - краснея, спросил Пьер.

Ну, полноте, милый граф, c"est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d"honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь. ]

Штраф! Штраф! - сказал ополченец.

Третье апреля. Звонок будильника, заставил, уже не спящую, девушку встать с кровати. Она медленно поплелась в ванную, закрыв за собой дверь. Стройная девушка стояла у зеркала и пыталась привести в порядок бардовые пряди волос. Тонкие кисти перебирали волосы и заплетали аккуратную косичку, девушка улыбалась своему отражению и напевала какую-то песенку. Сегодня первый день школы после каникул, Кате уже надоело сидеть дома, поэтому даже школа ее радовала, несмотря на одноклассников и кадетов, которые вечно норовили испортить настроение на весь день. Думать о них ей совсем не хотелось, но мысли сами лезли в голову.
Накануне каникул она сильно поссорилась с одним из кадетов, который сам, между прочим, напросился, чтобы она ему врезала в глаз, пусть и не сильно, зато эффективно. После ссоры он ушел и обещал больше не подходить к «этой ебанутой», чтобы она ему ненароком достоинство не оторвала. Больше он не будет приставать к ней. Было понятно, что девушка ему небезразлична, он оказывал ей знаки внимания, которых так добивались другие девушки: носил ей сумку, вечно ходил за ней, приходил под подъезд и торчал там часами, а когда она появлялась - делал вид, что мимо проходил. Все его «ухаживания» сопровождались едкими шуточками. Катя искренне не понимала его намерений и всячески отшивала парня, а любые подколки принимала близко к сердцу, хоть и не могла на него долго сердиться, а когда он не приходил в школу, ей было одиноко и скучно без «долбоеба» как называла она его. Надо заметить, что это прозвище ему даже нравилось и стало привычным. Юра и сам не понимал порой своих действий, но не мог контролировать их. Глубоко в душе он понимал, что испытывает к ней сильные чувства, но не мог признаться ни себе ни ей.
Наконец девушка закончила с водными процедурами и пошла одеваться. Надев на себя черные шорты и белую рубашку, она взяла плеер, накинула на плечи черный кардиган, обулась, взяла рюкзак и вышла, как обычно забыв позавтракать. На улице было солнечно, везде распускались цветы и пели птицы, апрель выдался на удивление теплым, почти никто не ходил в куртках, а некоторые ходили даже в футболках, совсем без верхней одежды. Войдя в школу, девушка заметила кучку парней, который весело о чем-то болтали, в центре компании, как всегда, был Юрий, куда без него. Он оживленно что-то рассказывал и жестикулировал, заметив Катю, он даже не поздоровался, и привычных шуточек тоже не последовало, но девушку это не сильно расстроило, и она направилась на урок. Первые три урока прошли незаметно и скучно, общих не было, поэтому с Юрой она больше не пересекалась. На большой перемене девушка решила подкрепиться, она сегодня даже не завтракала. Пройдя в столовую, Катя заметила, что у стойки девушка из параллельного класса орала на Юру, который заливался звонким смехом, смотря на нее. Было видно, что его забавляет, что она так взъелась. Катя почувствовала себя брошенной, ведь раньше он так смеялся над ней, пусть она дулась, но он подкалывал только ее. Она привыкла к нему. Словив себя на мысли, что это ревность, девушка попыталась отогнать ее, но глубоко в душе понимала, что это бесполезно. Есть уже не хотелось, и Катя просто вышла из столовой, расстроенная и подавленная.
Следующий урок был общим, но когда он начался - Юры в классе не было, и даже спустя десять минут он не появился
Ближе к середине урока, девушка почувствовала, что ей становится плохо, ведь она так и не поела, и отпросилась выйти. Выйдя из класса, Катя пошла в столовую, чтобы умыться. Она стояла у крана и умывала лицо, вдруг услышала шаги, подняла голову и в зеркале увидела знакомую русую макушку. Юра прошел мимо нее и включил кран рядом. Ее сердце начало учащенно биться и она поняла, что соскучилась по этому парню, по его привычкам и шуткам, потому что он всегда находится рядом. Ей захотелось узнать, как у него дела или просто спросить что-то, чтобы услышать знакомый голос, но она преодолела себя и вышла из столовой. До конца урока она была освобождена, поэтому могла спокойно подышать воздухом в школьном дворе и насладиться солнечным апрелем. Она села на лавочку и посмотрела на небо, в котором плыли пушистые облака и ярко светило солнце. На душе у нее была совершенно противоположная погода, ей хотелось плакать и зарыться лицом в подушку, чтобы не видеть никого и не вспоминать о Юре, только сейчас понимала, как он был ей дорог.
Вдруг из школы вышла Алена в обнимку с Юрой, она что-то резво рассказывала, а он ее вовсе не слушал. Катя увидела это, ее чуть не стошнило, какая же это ваниль, Алена практически висела на его плече и показывала ему язык. Вдруг она остановилась и уставилась на парня.
-Юр, это что? – девушка показала пальцем на синяк, красовавшийся под глазом парня, все мы знаем, откуда он там, странно, что она не заметила его раньше. Неплохо Катя постаралась.
-Брат поставил, его уже почти не видно, не парься – он сказал это, а Катя, которая за всем наблюдала, громко засмеялась. Юра тоже начал хохотать. Одна Алена оставалась в недоумении.
-О, а ты чего урок прогуливаешь тут. – Алена вопросительно посмотрела на хихикающую девушку.
- Освобождение. – Катя фыркнула и продолжала наблюдать за небом, которое начало затягиваться тучами, и было понятно, что скоро дождь начнется. И как погода успела так быстро измениться?
- А мы тут с Юрочкой решили погулять, да любимый? – смазливая кукла чмокнула парня в щеку, ему было не особо приятно, судя по выражению лица.
-Как будто я спрашивала, что ты объяснять начала – Катя сгрубила и зашла в фойе, громко хлопнув дверью.
Пара осталась на улице стоять в недоумении. Вернее стояла так только девушка, Юра, похоже, понял, что это все не просто так. Выпроводив подругу, он зашел в школу, но Катю он так и не нашел.
Уроки уже закончились. Все дети направились домой, на улице лил сильнейший ливень, всех забирали родители,а Кате пришлось идти пешком, так как ее родители были в отъезде и она уже неделю жила одна. Накинув черный кардиган на плечи, она вышла из школьного двора, дороги практически не было видно, дождь неумолимо барабанил о шиферные крыши домов, машины ездили одна за другой, слово гусеницы. Вдруг возле нее остановилась черная мазда, девушка замедлила шаг и уставилась на спускающееся стекло.
-Садись – водитель улыбнулся.
-Да, сейчас, бегу и спотыкаюсь. Сама как-нибудь доберусь – девушка гордо подняла голову и пошла вперед. Машина так и не уехала. Сквозь громкие капли, она услышала, что дверь открылась, и молодой человек шел за ней, девушка ускорила шаг, но, не заметив камень, споткнулась и если бы не сильные руки, которые подхватили ее под плечи, то она грохнулась бы прямо лицом в грязь.
-Ну, что. Ты все еще хочешь идти одна? – парень поставил ее на ноги и развернул к себе лицом.
-Отстань от меня. – грубо фыркнула Катя.
-Ну, если ты не хочешь по хорошему, то будет как обычно. – парень оголил зубы и показал шикарную улыбку. Ловким движением рук, перекинул девушку через плечо и направился к пассажирскому сидению, куда аккуратно положил хрупкое тело девушки, которая уже перестала сопротивляться. Обойдя машину, он сел на водительское сидение и завел машину. Минут 10 они ехали молча, но когда парень пропустил подъезда девушки, она возмутилась.
-Приехали уже вообще-то – она напомнила ему, хотя не сомневалась, что он знает.
-Я знаю, я же не говорил, что мы поедем к тебе, мы просто покатаемся. – спокойным тоном сообщил молодой человек.
-Юра, зачем это цирк, у тебя же девушка есть? – начала возмущаться Екатерина, хотя понимала, что соскучилась по нему и могла бы вечность провести в его компании.
-Если Алена моя девушка, то это фонарь мне поставил брат – он указал на глаз и захохотал. Катя тоже начала смеяться.

Прости, сильно больно? – девушка посмотрела на юношу с тревогой.
-Все нормально – парень напрягся и заглушил автомобиль.
- Что-то случилось? – у Кати перехватило дыхание, и она заволновалась.
- Ты помнишь, что я обещал больше не приставать к тебе?
-Да, но, никто не говорил, что мне это не нравилось – девушка сама была в шоке со своих слов.
-Видимо я тебя сильно довел, если ты мне врезала. Я подумал, что будет лучше отстать от тебя и не мешать. – Юра опустил руки на колени и сжал пальцы так, что они побелели.
-Я тоже так думала, но потом.. – девушка запнулась.
-Что потом? – парень повернул голову и посмотрел ей в глаза.
Катя глубоко вдохнула и прислонилась лбом ко лбу парня, обхватила его шею своими ладонями и прикрыла глаза. Он осторожно коснулся руками ее талии и прикусил губу.
-Мне не хватало тебя – она шумно выдохнула и обожгла его горячим дыханием. Их губы разделяли пара сантиметров. Девушка распахнула зеленые глаза и посмотрела на парня. Он показался ей невероятно красивым. Она запустила руку в его отросшие русые волосы. Парень улыбнулся и мягко поцеловал ее, она улыбнулась и слегка приоткрыла рот, давая его языку проникнуть глубже. Они целовались минуты три, пока хватало воздуха. Потом, слегка отстранившись, он погладил ее по щеке большим пальцем и заправил за ей за ухо бордовую влажную прядь. Девушка уткнулась носом в его сильное плечо и вдыхала такой родной аромат.

Весь вечер они катались по городу и целовались. Он рассказывал смешные истории, а она слушала и улыбалась. Они вместе вспоминали весь год. Они были по-настоящему влюблены друг в друга.
Только сейчас они понимали смысл половицы «Всё приходит вовремя для того, кто умеет ждать» .

Вместе с запахом выжженых
Солнцем полей,
Тёмной птицею в сердце
Входит новая осень.
Ты плетёшь свой венок
Из траурных лент,
Из увядших цветов
И почерневших колосьев.
Но кто знает, чем обернутся
Холода и потери
Для того, кто умел верить?
И кто знает, когда над водою
Взойдёт голубая звезда
Для того, кто умел ждать?

Тебе больно идти,
Тебе трудно дышать,
У тебя вместо сердца
Открытая рана.
Но ты всё-таки делаешь
Ещё один шаг
Сквозь полынь и терновник
К небесам долгожданным.
И однажды проснутся все ангелы
И откроются двери
Для того, кто умел верить.
И ненастным январским утром
В горах расцветет миндаль
Для того, кто умел ждать.

Гнётся вереск к земле,
Потемнел горизонт,
Облака тяжелеют,
В них все меньше просветов.
Ты сидишь на холме
Неподвижно, безмолвно.
Все слова уже сказаны,
Все песни допеты.
Но я знаю, найдутся ключи
И откроются двери
Для того, кто умел верить.
И над тёмными водами мрака
Взойдёт голубая звезда
Для того, кто умел ждать.

Обречённо скользит
Одинокая лодка
Сквозь холодные воды
Бесконечной печали.
Только небу известно
Всё о нашем сиротстве
И о боли, что связана
Клятвой молчания.
Где-то есть острова утешения
И спасительный берег
Для того, кто умел верить.
Там рождаются новые звёзды
И в горах расцветает миндаль
Для того, кто умел ждать.

Перевод

Along with the smell of scorched
Sun fields
Birds in the dark heart
Includes a new fall .
Are you talking about my wreath
Of mourning ribbons ,
Of withered flowers
And blackened ears .
But who knows what will turn
Cold and loss
For who could believe ?
And who knows, when the waters
Blue star rises
For someone who could wait ?

Hurt you go
You find it hard to breathe,
You instead of the heart
Open wound .
But you"re still doing
One more step
Through sagebrush and thorns
Welcome to heaven .
And one day wake up all the angels
And the doors open
For who could believe .
And rainy January morning
In the mountains, almond blossom

Heather bent to the ground,
Darkened horizon
Clouds are heavy ,
They are less lumens .
You sit on a hill
Motionless, silent .
All words are spoken ,
All songs to finish singing .
But I know there are keys
And the doors open
For who could believe .
And over the dark waters of darkness
Blue star rises
For someone who knew how to wait.

resignedly slips
Lonely Boat
Through the cold water
Infinite sadness.
Only heaven knows
Everything about our orphanage
And the pain that is associated
Vow of silence.
Somewhere there are islands of comfort
And saving Beach
For who could believe .
There"s new stars are born
And almond blossoms in the mountains
For someone who knew how to wait.