Николай Гоголь - Мертвые души - библиотека "100 лучших книг". Полюбит ли нас Запад после смены президента? Полюбит меня - полюбит и моего ребенка…

Полюби......аллерген! Если у тебя нет какого-либо конкретного органа, в который можно входить и ждать выплывания воспоминаний, то ты можешь представить, что ты сидишь на «чердаке», который является твоим жилищем и смотришь на экран компьютера (как ты себе это представлял во

Н. В. Гоголь

Мертвые Души (Том второй) (Из ранних редакций)

Н. В. Гоголь. Собрание художественных произведений в пяти томах. Том пятый. М., Издательство Академии наук СССР, 1952 OCR Бычков М. Н.

ОТРЫВОК ИЗ ГЛАВЫ II

ОТРЫВКИ ИЗ ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЙ ГЛАВЫ В ПЕРВОНАЧАЛЬНОЙ РЕДАКЦИИ

В то самое время, когда Чичиков в персидском новом халате из золотистой термаламы, развалясь на диване, торговался с заезжим контрабандистом-купцом жидовского происхождения и немецкого выговора, и перед ними уже лежали купленная штука первейшего голландского полотна на рубашки и две бумажные коробки с отличнейшим мылом первостатейнейшего свойства (это мыло было то именно, которое он некогда приобретал на радзивиловской таможне; оно имело, действительно, свойство сообщать непостижимую нежность и белизну щекам изумительную), в то время, когда он, как знаток, покупал эти необходимые для воспитанного человека продукты, раздался гром подъехавшей кареты, отозвавшийся легким дрожаньем комнатных окон и стен, и вошел его превосходительство Алексей Иванович Леницын. -- На суд вашего превосходительства представляю: каково полотно, и каково мыло, и какова эта вчерашнего дни купленная вещица.-- При этом Чичиков надел на голову ермолку, вышитую золотом и бусами, и очутился, как персидский шах, исполненный достоинства и величия. Но его превосходительство, не отвечая на вопрос, сказал с озабоченным видом: -- Мне нужно с вами поговорить об деле.-- В лице его заметно было расстройство. Почтенный купец немецкого выговора был тот же час выслан, и они остались одни. -- Знаете ли вы, какая неприятность? Отыскалось другое завещание старухи, сделанное назад тому пять лет. Половина именья отдается,на монастырь, а другая -- обеим воспитанницам пополам, и ничего больше никому. Чичиков оторопел. -- Но это завещанье -- вздор. Оно ничего не значит. Оно уничтожено вторым. -- Но ведь это не сказано в последнем завещании, что им уничтожается первое. -- Это само собою разумеется. Последнее уничтожается первым. Это вздор. Это первое завещанье никуда не годится. Самая нелепость распоряженья уже это доказывает. Я знаю хорошо волю покойницы. Я был при ней. Кто его подписал? кто были свидетели? -- Засвидетельствовано оно, как следует, в суде. Свидетелем был бывший совестный судья Бурмилов и Хаванов, "Худо,-- подумал Чичиков,-- Хаванов, говорят, честен, Бурмилов -- старый ханжа, читает по праздникам апостола в церквах". -- Но вздор, вздор,-- сказал он вслух и тут же почувствовал решимость на всё идти,-- Я знаю это лучше: я участвовал при последних минутах покойницы. Мне это лучше всех известно. Я готов присягнуть самолично... Слова эти и решимость на минуту успокоили Леницына. Он был очень взволнован и уже начинал было подозревать, не было ли со стороны Чичикова какой-нибудь фабрикации относительно завещания. Теперь укорил себя в подозрении. Готовность присягнуть была явным доказательством, что Чичиков невинен. Не знаем мы, точно ли достало бы духа у Павла Ивановича присягнуть на святом, но сказать это достало духа. -- Будьте покойны, я переговорю об этом деле с некоторыми юрисконсультами. С вашей стороны тут ничего не должно прилагать, вы должны быть совершенно в стороне. Я же теперь могу жить в городе, сколько мне угодно. Чичиков тот же час приказал подать экипаж и отправился к юрисконсульту. Этот юрисконсульт был опытности необыкновенной. Уже пятнадцать лет, как он находился под судом, и так умел распорядиться, что никаким образом нельзя было отрешить от должности. Все знали, что его за подвиги его шесть раз следовало послать на поселенье. Кругом и со всех сторон был он в подозрениях, но никаких нельзя было возвести явных и доказанных улик. Тут было действительно что-то таинственное, и его бы можно было смело признать колдуном, если бы история, нами описанная, принадлежала к временам невежества. Юрисконсульт поразил холодностью своего вида, замасленностью своего халата, представлявшего совершенную противоположность хорошим мебелям красного дерева, золотым часам под стеклянным колпаком, люстре, сквозившей сквозь кисейный чехол, ее сохранявший, и вообще всему, что было вокруг и носило на себе яркую печать европейского просвещения. Не останавливаясь однако ж скептической наружностью юрисконсульта, Чичиков объяснил затруднительные пункты дела и в заманчивой перспективе изобразил необходимо последующую благодарность за добрый совет и участие. Юрисконсульт отвечал на это изображеньем неверности всего земного и дал тоже искусно заметить, что журавль в небе ничего не значит, а нужно синицу в руку. Нечего делать: нужно было дать синицу в руку. Скептическая холодность философа вдруг исчезла. Оказалось, что это был наидобродушнейший человек, наиразговорчивый и наиприятнейший в разговорах, не уступавший ловкостью оборотов самому Чичикову. -- Позвольте вам вместо того, чтобы заводить длинное дело, вы, верно, не хорошо рассмотрели самое завещание: там, верно, есть какая-нибудь приписочка. Вы возьмите его на время к себе. Хотя, конечно, подобных вещей на дом брать запрещено, но если хорошенько попросить некоторых чиновников... Я с своей стороны употреблю мое участие. "Понимаю",-- подумал Чичиков и сказал: -- В самом деле, я, точно, хорошо не помню, есть ли там приписочка или нет. Точно как будто и не сам писал это завещание. -- Лучше всего вы это посмотрите. Впрочем, во всяком случае,-- продолжал он весьма добродушно,-- будьте всегда покойны и не смущайтесь ничем, даже если бы и хуже что произошло. Никогда и ни в чем не отчаивайтесь: нет дела неисправимого. Смотрите на меня: я всегда покоен. Какие бы ни были возводимы на меня казусы, спокойствие мое непоколебимо.-- Лицо юрисконсульта-философа пребывало действительно в необыкновенном спокойствии, так что Чичиков много... -- Конечно, это первая вещь,-- сказал он.-- Но согласитесь, однако ж, что могут быть такие случаи и дела, такие дела и такие поклепы со стороны врагов, и такие затруднительные положения, что отлетит всякое спокойствие. -- Поверьте мне, это малодушие,-- отвечал очень покойно и добродушно философ-юрист.-- Старайтесь только, чтобы производство дела было всё основано на бумагах, чтобы на словах ничего не было. И как только увидите, что дело идет к развязке и удобно к решению, старайтесь не то, чтобы оправдывать и защищать себя,-- нет, просто спутать новыми вводными и, так сказать, посторонними статьями. -- То есть, чтобы... -- Спутать, спутать -- и ничего больше,-- отвечал философ,-- ввести в это дело посторонние, другие обстоятельства, которые запутали бы сюда и других, сделать сложным, и ничего больше. И там пусть после наряженный из Петербурга чиновник разбирает, Пусть разбирает, пусть его разбирает,-- повторил он, смотря с необыкновенным удовольствием в глаза Чичикову, как смотрит учитель ученику, когда объясняет ему заманчивое место из русской грамматики. -- Да, хорошо, если подберешь такие обстоятельства, которые способны пустить в глаза мглу,-- сказал Чичиков, смотря тоже с удовольствием в глаза философа, как ученик, который понял заманчивое место, объясняемое учителем. -- Подберутся обстоятельства, подберутся. Поверьте, от частого упражнения и голова сделается находчивою. Прежде всего помните, что вам будут помогать. В сложности дела выигрыш многим: и чиновников нужно больше и жалованья им больше. Словом, втянуть в дело побольше лиц. Нет большой нужды, что иные напрасно попадут: да ведь им же оправдаться легко, им нужно отвечать на бумаги, им нужно откупиться. Вот уж и хлеб. Первое дело спутать. Так можно спутать, так всё перепутать, что никто ничего не поймет. Я почему спокоен? Потому что знаю: пусть только дела мои пойдут похуже, да я всех впутаю в свое, и губернатора, и виц-губернатора, и полицеймейстера, и казначея, всех запутаю. Я знаю все их обстоятельства: и кто на кого сердится, и кто на кого дуется, я кто кого хочет упечь. Там, пожалуй, пусть их выпутываются. Да покуда они выпутаются, другие успеют нажиться. Ведь только в мутной воде и ловятся раки. Все только ждут, чтобы запутать.-- Здесь юрист-философ посмотрел Чичикову в глаза опять с тем наслажденьем, с каким учитель объясняет ученику еще заманчивейшее место из русской грамматики. "Нет, этот человек, точно, мудрец",-- подумал про себя Чичиков и расстался с юрисконсультом в наиприятнейшем и в наилучшем расположении духа. Совершенно успокоившись и укрепившись, он с небрежною ловкостью бросился на эластические подушки коляски, приказал Селифану откинуть кузов назад (к юрисконсульту он ехал с поднятым кузовом я даже застегнутой кожей) и расположился точь-в-точь, как отставной гусарский полковник или сам Вишнепокромов -- ловко подвернувши одну ножку под другую, обратя с приятностью ко встречным лицо, сиявшее из-под шелковой новой шляпы, надвинутой несколько на ухо. Селифану было приказано держать направленье к гостиному двору. Купцы, и приезжие и туземные, стоя у дверей лавок, почтительно снимали шляпы, и Чичиков не без достоинства приподнимал им в ответ свою. Многие из них уже были ему знакомы, другие были хоть приезжие, но, очарованные ловким видом умеющего держать себя господина, приветствовали его, как знакомые. Ярманка в городе Тьфуславле не прекращалась. Отошла конная и земледельческая, началась с красными товарами для господ просвещенья высшего. Купцы, приехавшие на колесах, располагали назад не иначе возвращаться, как на санях. -- Пожалуйте-с, пожалуйте-с! -- говорил купец у суконной лавки, учтиво рисуясь, с открытой головой и шляпой в руке на отлете, картинно двумя пальцами держал бритый круглый подбородок, с выраженьем тонкости просвещенья в лице. Чичиков вошел в лавку. -- Покажите-ка мне, любезнейший, суконца. Благоприятный купец тотчас приподнял вверх открывавшуюся доску стола и, сделавши таким образом себе проход, очутился в лавке, спиною к товару и лицом к покупателю. Ставши спиной к товарам и лицом к покупателю, купец, с обнаженной головою и шляпой на отлете, еще раз приветствовал Чичикова. Потом надел шляпу и, приятно нагнувшись, обеими же руками упершись в стол, сказал так: -- Какого рода сукон-с, английских мануфактур или отечественной фабрикации предпочитаете? -- Отечественной фабрикации,--сказал Чичиков,-- но только лучшего сорта, который называется аглицким, -- Каких цветов пожелаете иметь? -- вопросил купец, всё так же приятно колеблясь "а двух упершихся в стол руках. -- Цветов темных, оливковых или бутылочных с искрою, приближающих, так сказать, к бруснике,-- сказал Чичиков. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Сукно тут же было свернуто и ловко заверчено в бумагу, сверток завертелся под легкой бечевкой. Чичиков хотел было лезть в карман, но почувствовал приятное окружение своей поясницы чьей-то весьма деликатной рукой, и уши его услышали: -- Что вы здесь покупаете, почтеннейший? -- А! приятнейше-неожиданная встреча,-- сказал Чичиков. -- Приятное столкновенье,-- сказал голос того же самого, который окружил его поясницу. Это был Вишнепокромов.-- Готовился было пройти лавку без вниманья, вдруг вижу знакомое лицо, как отказаться от приятного удовольствия. Нечего сказать, сукна в этом году несравненно лучше. Ведь это стыд, срам. Я никак не мог было отыскать. Я готов тридцать рублей, сорок рублей, возьми пятьдесят даже, но дай хорошего. По мне, или иметь вещь, которая бы, точно, была уже отличнейшая, или уж лучше вовсе не иметь. Не так ли? -- Совершенно так,-- сказал Чичиков.-- Зачем же трудишься, как не затем, чтобы, точно, иметь хорошую вещь? -- Покажите мне сукна средних цен,-- раздался позади голос, показавшийся Чичикову знакомым. Он оборотился: это был Хлобуев. По всему видно было, что он покупал сукно не для прихоти, потому что сюртучок был больно протерт. -- Ах, Павел Иванович, позвольте мне с вами наконец поговорить. Вас нигде не встретишь. Я был несколько раз, всё вас нет и нет. -- Почтеннейший, я так был занят, что, ей-ей, нет времени.-- Он поглядел по сторонам, как бы от объяснения улизнуть, и увидел входящего в лавку Муразова.-- Афанасий Васильевич! Ах, боже мой,-- сказал Чичиков,-- вот приятное столкновение.-- И вслед за ним повторил Вишиепокромов: "Афанасий Васильевич", повторил Хлобуев: "Афанасий Васильевич!", и, наконец, благовоспитанный купец, отнеся шляпу от головы настолько, сколько могла рука, я, всем телом подавшись вперед, произнес: "Афанасию Васильевичу наше нижайшее почтенье". На лицах напечатлелась та услужливость, какую оказывает миллионщикам собачье отродье людей. Старик раскланялся со всеми и обратился прямо к Хлобуеву: -- Извините меня, я, увидевши издали, как вы вошли в лавку, решился вас побеспокоить. Если вам будет через......свободно и по дороге мимо моего дома, так сделайте милость, зайдите на малость времени. Мне с вами нужно будет переговорить. Хлобуев сказал: -- Очень хорошо, Афанасий Васильевич. -- Какая прекрасная погода у нас, Афанасий Васильевич,-- сказал Чичиков. -- Не правда ли, Афанасий Васильевич,-- подхватил Вишнепокромов.-- Ведь это необыкновенно. -- Да-с, благодаря бога, не дурно. Но нужно бы дождичка для посева. -- Очень, очень бы нужно,-- сказал Вишнепокромов,-- даже и для охоты хорошо. -- Да, дождика бы очень не мешало,-- сказал Чичиков, которому совсем не нужно было дождика, но как уже приятно согласиться с тем, у кого миллион. -- У меня просто голова кружится,-- сказал Чичиков,-- как подумаешь, что у этого человека десять миллионов. Это, просто, даже невероятно. -- Противузаконная однако ж вещь,-- сказал Вишнепокромов,-- капиталы не должны быть в одних руках. Это теперь предмет трактатов во всей Европе. Имеешь деньги, ну, сообщай другим. Угощай, давай балы, производи благодетельную роскошь, которая дает хлеб мастерам, ремесленникам. -- Это я не могу понять,-- оказал Чичиков.-- Десять миллионов, и живет, как простой мужик. Ведь это с десятью миллионами чорт знает что можно сделать. Ведь это можно так завести, что и общества другого у тебя не будет, как генералы да князья. -- Да-с, прибавил купец,-- у Афанасия Васильевича при всех почтенных качествах непросветительности много. Если купец почетный, так уж он не купец: он некоторым образом есть уже негоциант. Я уж тогда должен себе взять и ложу-с в театре. И дочь уж я за простого полковника, нет-с, не выдам; я за генерала, иначе я ее не выдам. Что мне полковник? Обед мне уж не кухарка, мне кондитер. И не то-то у меня простой дом, а кабинет московский....... -- Да что говорить, помилуйте,-- сказал Вишнепокромов,-- с десятью миллионами чего не сделать? Дайте мне десять миллионов, вы посмотрите, что я сделаю. "Нет,-- подумал Чичиков,-- ты-то не много сделаешь толку с десятью миллионами. А вот если б мне десять миллионов, я бы, точно, кое-что сделал". "Нет, если бы мне теперь, после этих страшных опытов, десять миллионов,-- подумал Хлобуев.-- После этакого страшного опыта узнаешь цену всякой копейки. Э, теперь бы я не так". И потом, подумавши, спросил себя внутренне: точно ли бы теперь умней распорядился, и, махнувши рукой, прибавил: "Кой чорт, я думаю также бы растратил, как и прежде", и, вышед из лавки сгорал, желая знать, что объявит ему Муразов. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . -- Попробую, приложу старанья, сколько хватит сил,-- сказал Хлобуев, и в голосе его было заметно ободренье, спина распрямилась и голова приподнялась, как у человека, которому светит надежда.-- Вижу, что вас бог наградил разуменьем, и вы знаете иное лучше нас, близоруких людей. -- Теперь позвольте вас спросить,-- сказал Муразов,-- что ж Чичиков и какого роду дело? -- А про Чичикова я вам расскажу вещи неслыханные. Делает он такие дела... Знаете, ли, Афанасий Васильевич, что завещание ведь ложное. Отыскалось настоящее, где всё именье принадлежит воспитанницам. -- Что вы говорите? Да ложное-то завещание кто смастерил? -- В том-то и дело, что премерзейшее дело. Говорят: Чичиков. И что подписано завещание уже после смерти. Нарядили какую-то бабу, на место покойницы, и она уже подписала. Словом, дело соблазнительнейшее. Говорят, тысячи просьб поступило с разных сторон. К Марье Еремеевне теперь подъезжают женихи. Двое уж чиновных лиц из-за нее дерутся. Вот какого роду дело, Афанасий Васильевич! -- Не слышал об этом я ничего, а дело, точно, не без греха. Павел Иванович Чичиков, признаюсь, для меня презагадочный человек,-- сказал Муразов. -- Я подал от себя также просьбу, затем, чтобы напомнить, что существует ближайший наследник. "А мне пусть их все передерутся,-- думал Хлобуев, выходя.-- Афанасий Васильевич не глуп. Он дал мне это порученье, верно, обдумавши. Исполнить его, вот и всё". И он стал думать о дороге, в то время когда Муразов всё еще повторял в себе: "Презагадочный для меня человек Павел Иванович Чичиков. Ведь если бы с этакой волей и настойчивостью да на доброе дело!"

Старший брат попал в травмпункт из-за драки: поцарапали ножом, но все обошлось. Врач называла его: «боец невидимого фронта» – с издевкой. И я подумала: он-то как раз боец видимого фронта. Нож очень даже осязаем. А все мы, остальные, – без явных ножевых ранений – наоборот, бойцы невидимого фронта. Главные сражения – внутри меня. Каждый день, каждый час, каждую минуту. И каждую минуту – или побежденная, или победительница.

Полгода я была побежденной. Это я поняла потом. А тогда казалось – все хорошо, я люблю и любима. Я жила в гражданском браке, и мы собирались расписываться. Мой друг тянул с браком, моя мать стала капать на мозги: «Разуй глаза, он тебя не любит!». С матерью у меня все сложно. В это же время – разрыв с любимой подругой. Я осталась одна. И пошла креститься. Почему? Мне тогда пришла в голову мысль, что я стану защищенной, не такой уязвимой. Священник, крестивший меня, оказался обалденным! Я не думала, что бывают такие – прикольные, понимающие. Я пришла к Богу. И ушла от друга. Это была маленькая первая победа.
«Извини, Аня, но придется тебе вернуться домой. Знаю, что не хочется. И будет сложно. Ты ведь уходила, пошвыряв вещи в спортивную сумку и пообещав матери, что не вернешься. И хлопнула дверью. А теперь все изменилось. А идти больше некуда – только домой. Еще вариант: остаться с ним. Это ты ведь поставила точку».
В придачу к сложной маме дома еще сложный брат. Не надо домой. Будет только хуже… Но это ведь поражение. Смертельная рана. А расписываться и венчаться друг не хочет. Значит, вариантов нет. Иди.
Каждое воскресение я за шкирку тащу себя в храм. Первое время я туда бегала. Вставала утром и бежала, как на свидание с любимым. Теперь – не получается. Хочется спать, вообще делать что угодно, только не быть на службе. Я могу не пойти туда. Земля не разверзнется подо мной. Не упадет на голову кирпич. И жертвой теракта я не стану. По крайней мере, я в это верю. Но я знаю, что буду побеждена. И мне будет плохо. Не от Бога плохо – от себя самой. Потому что храм для меня – как костыли для неходящего человека. Как-нибудь доковыляю на них до следующего воскресенья.
Недавно в одном ЖЖ я нашла потрясное стихотворение. Как будто про меня написано.

Я забываю после душа опять надеть крест
И пропускаю литургию, чтобы спать лишний час,
Но я взываю к Тебе из таких безумных мест –
Во имя чье, не разобрать, но Ты и там среди нас.

Ведь без руки Твоей не быть ни морю, ни кораблю,
Ведь у Тебя в руке небо, как серебряный флаг.
Еще беда моя, Господи, – людей не люблю,
Но дай мне силы поступать, как будто это не так.

Каждый день мне хочется послать брата далеко и надолго. Навсегда. Он алкоголик. Чего ради мы должны с ним возиться и сколько можно его терпеть?! 30 лет он сидит на шее матери. За все время больше двух-трех месяцев он на работе не задерживался. Есть внебрачный больной ребенок, которому алименты вместо брата платим мы с матерью.
Иногда я не понимаю мать. Я бы на ее месте уже давно вышвырнула братца на улицу. Человек пьет уже семь лет. Пару раз пытался покончить жизнь самоубийством. И в больницу неизменно ходила мать, и покупала лекарства. Он сломал замок на двери моей комнаты, своровал и пропил золото. Он не хочет ничего менять. Вопросов нет.
«Нет. Я ничего тебе не дам. Я не хочу с тобой разговаривать. Пошел ты знаешь куда… Сколько можно?!»
У брата опухшее лицо. Куда подевался мальчик с взглядом рафаэлевского ангела?
Как же он меня достал, Господи! Видеть его рожу не могу. А ведь надо дотащить его до комнаты – не в коридоре же ему валяться… Хорошо, что голову не разбил о выступ. Или жаль, что не разбил… Знаю, что так нельзя. Меня снова победили. Как Каина – зависть, меня – ненависть. Но Авель был хорошим! А мой братец… Как же он мне НАДОЕЛ!

«Но Ты веди меня за руку, пока не надоем,
И даже если надоем, веди меня все равно».

Стиснуть зубы. Силой заставить себя подойти к лежащему телу. Когда-то в детстве мы вместе играли в футбол.
Я не хочу так жить. Я еще универ не закончила. Я не хочу жить в этой квартире с этими людьми. Пусть даже это родная мать и брат.
«Хочешь вернуться к нему? Он пока ждет и надеется… Все в твоих руках, Анечка».
Вот именно: все решаю я. Как я сейчас решу – так и будет. Но есть еще потом… Сейчас это будет, надо признать, капитуляция. Поражение. Потом – последствия поражения. Вспоминаю классику – Достоевский сказал, что поле битвы – сердца людей, где дьявол борется с Богом. И еще. Не помню, кто сказал, но в точку: «Войны проигрываются не на поле битвы, а в голове, в сердце человека». Мое сердце и душа – бесценны. Раз за них идет такая война. И твои тоже. И ее. И его.
Надо же. Это единственная война, которую никогда нельзя прекращать. До самой смерти. Эта война – внутри меня – как ни странно, идет мне на пользу. Может, я даже научусь когда-нибудь хоть немного любить людей? Вот если бы брат не пил…
«Полюбите нас черненькими, беленькими нас всякий полюбит». Р-р-р-раз! Рывок! Приподнимаю за плечи брата, тормошу. Потом поливаю водой. Он тяжелый, руки дрожат от напряжения. Может, он сможет доползти до комнаты? Или принесу стул, облокотится на него, встанет.
Брата победили – вот он валяется передо мной в грязных джинсах, с перебитым носом. Правда, я не знаю, чье поражение больших масштабов – его или мое. Я себя утешаю: это он пока валяется. Может быть, когда-нибудь все изменится? Не сработало. Я вообще скептик. Думаю, брату уже недолго осталось – и скоро мы все вздохнем с облегчением, как говорится.
Я не святая. И я не хочу возиться с алкоголиком. У меня полно других дел. Он сам выбрал себе такой путь. Мы делали все, что могли. Даже Бог не спасет человека, если человек сам того не хочет. А я всего лишь студентка с кучей проблем и долгов.

«Еще беда моя, Господи, – людей не люблю,
Но дай мне силы поступать, как будто это не так».

Да, что-то пока не очень получается. Но впереди – целая жизнь. По крайней мере, я в это верю. Ведь Бог забирает в наилучший момент. А он для меня пока не наступил. Значит, впереди – слава Богу! – много-много лет войны.

Душа моя! ведь мне ж не прогнать его, - сказал генерал.

Зачем прогонять, но зачем и любить?!

А вот и нет, ваше превосходительство, - сказал Чичиков Улиньке, с легким наклоном головы, с приятной улыбкой. - По христианству именно таких мы должны любить.

И тут же, обратясь к генералу, сказал с улыбкой, уже несколько плутоватой:

Изволили ли, ваше превосходительство, слышать когда-нибудь о том, что такое - «полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит»?

Нет, не слыхал.

А это преказусный анекдот, - сказал Чичиков с плутоватой улыбкой. - В имении, ваше превосходительство, у князя Гукзовского, которого, без сомнения, ваше превосходительство, изволите знать…

Не знаю.

Был управитель, ваше превосходительство, из немцев, молодой человек. По случаю поставки рекрут и прочего имел он надобность приезжать в город и, разумеется, подмазывать судейских. - Тут Чичиков, прищуря глаз, выразил в лице своем, как подмазываются судейские. - Впрочем, и они тоже полюбили, угощали его. Вот как-то один раз у них на обеде говорит он: «Что ж, господа, когда-нибудь и ко мне, в имение к князю». Говорят: «Приедем». Скоро после того случилось выехать суду на следствие, по делу, случившемуся во владениях графа Трехметьева, которого, ваше превосходительство, без сомнения, тоже изволите знать.

Не знаю,

Самого-то следствия они не делали, а всем судом заворотили на экономический двор, к старику, графскому эконому, да три дни и три ночи без просыпу - в карты. Самовар и пунш, разумеется, со стола не сходят. Старику-то они уж и надоели. Чтобы как-нибудь от них отделаться, он и говорит: «Вы бы, господа, заехали к княжому управителю немцу: он недалеко отсюда и вас ждет». - «А и в самом деле», - говорят, и сполупьяна, небритые и заспанные, как были, на телеги да к немцу… А немец, ваше превосходительство, надобно знать, в это время только что женился. Женился на институтке, молоденькой, субтильной (Чичиков выразил в лице своем субтильность). Сидят они двое за чаем,ни о чем не думая, вдруг отворяются двери - и ввалилось сонмище.

Воображаю - хороши! - сказал генерал, смеясь.

Управитель так и оторопел, говорит: «Что вам угодно?» - «А! говорят, так вот ты как!» И вдруг, с этим словом, перемена лиц и физиогномии… «За делом! Сколько вина выкуривается по именью? Покажите книги!» Тот сюды-туды. «Эй, понятых!» Взяли, связали, да в город, да полтора года и просидел немец в тюрьме.

Вот на! - сказал генерал. Улинька всплеснула руками.

Жена - хлопотать! - продолжал Чичиков. - Ну, что ж может какая-нибудь неопытная молодая женщина? Спасибо, что случились добрые люди, которые посоветовали пойтина мировую. Отделался он двумя тысячами да угостительным обедом. И на обеде, когда все уже развеселились, и он также, вот и говорят они ему: «Не стыдно ли тебе так поступить с нами? Ты все бы хотел нас видеть прибранными, да выбритыми, да во фраках. Нет,ты полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит».

Генерал расхохотался; болезненно застонала Улинька.

Я не понимаю, папа, как ты можешь смеяться! - сказала она быстро. Гнев отемнил прекрасный лоб ее… - Бесчестнейший поступок, за который я не знаю, куда бы их следовало всех услать…

Друг мой, я их ничуть не оправдываю, - сказал генерал, - но что ж делать, если смешно? Как бишь: «полюби нас беленькими»?..

Черненькими, ваше превосходительство, - подхватил Чичиков.

Полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит. Ха, ха, ха, ха!

И туловище генерала стало колебаться от смеха. Плечи, носившие некогда густые эполеты, тряслись, точно как бы носили и поныне густые эполеты.

Чичиков разрешился тоже междуиметием смеха, но, из уважения к генералу, пустил его на буквуэ:хе, хе, хе, хе, хе! И туловище его также стало колебаться от смеха, хотя плечи и не тряслись, потому что не носили густых эполет.

Воображаю, хорош был небритый суд! - говорил генерал, продолжая смеяться.

Да, ваше превосходительство, как бы то ни было… без просыпу… трехдневное бдение - тот же пост; поизнурились, поизнурились! - говорил Чичиков, продолжая смеяться.

Я не знаю, меня только берет одна досада.

В самом деле, необыкновенно странны были своею противуположностью те чувства, которые родились в сердцах троих беседовавших людей. Одному была смешна неповоротливая ненаходчивость немца. Другому смешно было оттого, что смешно изворотились плуты. Третьему было грустно, что безнаказанно совершился несправедливый поступок. Не было только четвертого, который бы задумался именно над этими словами, произведшими смех в одном и грусть з другом. Что значит, однако же, что и в паденье своем гибнущий грязный человек требует любви к себе? Животный ли инстинкт это? или слабый крик души, заглушённой тяжелым гнетом подлых страстей, еще пробивающийся сквозь деревенеющую кору мерзостей, еще вопиющий: «Брат, спаси!» Не было четвертого, которому бы тяжелей всего была погибающая душа его брата.

Я не знаю, - говорила Улипька, отнимая от лица руку, - меня одна только досада берет.

Только, пожалуйста, не гневайся на нас, - сказал генерал. - Мы тут ни в чем не виноваты. Поцелуй меня и уходи к себе, потому что я сейчас буду одеваться к обеду. Ведь ты, - сказал генерал, вдруг обратись к Чичикову, - обедаешь у меня?

Если только ваше превосходительство…

Без церемонии. Щи есть!

Чичиков приятно наклонил голову, и, когда приподнял потом ее вверх, он уже не увидал Улиньки. Она исчезнула. Наместо ее предстал, в густых усах и бакенбардах, великан-камердинер, с серебряной лоханкой и рукомойником в руках.

Ты мне позволишь одеваться при себе? - сказал генерал, скидая халат и засучивая рукава рубашки на богатырских руках.

Помилуйте, не только одеваться, ко можете совершать при мне все, что угодно вашему превосходительству, - сказал Чичиков.

Полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит
Слова знаменитого русского актера Михаила Семеновича Щепкина (1788- 1863), ставшие крылатыми благодаря Н. В. Гоголю, который использовал их в своей поэме «Мертвые души» (1842). В одной из первоначальных редакций ее второго тома Чичиков рассказывает некий анекдот, который заканчивается словами: «Не стыдно ли тебе так поступать с нами? Ты все бы хотел нас видеть прибранными, да выбритыми, да во фраках. Нет, ты полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит».
Иносказательно: постарайтесь принять нас такими, какие мы есть, со всеми нашими недостатками, проблемами, заботами. Только в этом случае ваше расположение к нам будет проявлением истинной доброты, настоящего участия (шутл.-ирон.).

Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений. - М.: «Локид-Пресс» . Вадим Серов . 2003 .

Смотреть что такое "Полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит" в других словарях:

Полюби нас в черне, а в красне и всяк полюбит. Ср. Вот видишь ты погнушался нами! Ты все бы хотел видеть выбритых. Нет, ты полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит. Гоголь. Мертвые души. 2, 2. Чичиков о происхождении этой поговорки … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона

Чичиков, Павел Иванович ("Мертвые души") - Смотри также Отставной коллежский советник. Мужчина средних лет, не слишком толстый, однако ж и не тонкий. Юношей был довольно заманчивой наружности. По словам дам города N., не первый красавец, но зато таков, как следует быть мужчине: будь он… … Словарь литературных типов

- — сын Гавриила Ивановича Ч., публицист и критик; род. 12 го июля 1828 г. в Саратове. Одаренный от природы отличными способностями, единственный сын своих родителей, Н. Г. был предметом усиленных забот и попечений всей семьи. Хотя и… … Большая биографическая энциклопедия